— Уилла, любовь моя, я слышу тебя, слышу! — жарко шептал в ответ Михаил, не в силах представить себе обстоятельств ее теперешней жизни, но чувствуя — что-то случилось, она в беде и нуждается в нем.
Теперь он думал только об одном: как разорвать бессрочность своей тюремной отсидки, вырваться на волю хоть ненадолго, побег что ли совершить? А там будь что будет!
Куда исчез покойник
Герт превосходно провел ночь. Какой-то разгильдяй-хозяйственник если и не спас ему жизнь, то по крайней мере отсрочил конец. Божественное ложе из нескольких тюков чистого белья, по счастливой случайности обнаруженного в кладовой и, слава Богу, еще не съеденного крысами, подарило узнику долгие часы покоя и размышлений. Герт блаженствовал в эту ночь, усталое тело его отдыхало, он позволил себе хотя бы на время сбросить напряжение и расслабиться.
А между тем время шло, сквозь закрытые тяжелыми ставнями окна пробивался свет, за стеной слышались приглушенные голоса людей, а про узника, казалось, забыли все. Кладовщик, поехавший получать белье, где-то застрял, возможно, решил, что не имеет смысла в пятницу, накануне выходного дня, возвращаться обратно в тюрьму. Да и оруженосцы его куда-то запропастились. Лежа в полумраке вещевого склада, Герт, конечно, не подозревал, что оба стража в этот момент отбывают на гауптвахте наказание.
Несчастливый был этот день. Не успели добраться до буфета, чтобы по паре бутылок пива пропустить, как вдруг откуда ни возьмись — сам начальник тюрьмы. Поинтересовался, как дела, и кривозубый доложил с перепугу, что, дескать, все в порядке, задание выполнено, пустили в расход, как будто кто-то его за язык тянул. Папаша приказал принести ему на подпись акт. В акте черным по белому было написано: приговор над гражданином, не пожелавшем назвать свое имя, приведен в исполнение такого-то числа и такого-то месяца, что подписями соответствующих должностных лиц удостоверяется. Должностные лица приложили руку не читая, а Папаша автоматически поставил закорючку. Он долго сидел в раздумье, склонив над столом тяжелую голову, а они стояли перед ним навытяжку. Потом посмотрел невнимательно, видно, хотел что-то спросить, но передумал, отпустил жестом. Стражи щелкнули каблуками и повернулись кругом на сто восемьдесят градусов…
И вот когда дело было сделано, все формальности соблюдены, открылась вся глубина пропасти, на краю которой они очутились. Студент, как более образованный, быстро смекнул, чем это пахнет, кинулись на вещевой склад, чтобы перепрятать узника хотя бы на время, однако на дверях висел пудовый замок. С горя снова в буфет двинулись, заказали пива и сидели, пока их обоих под руки не выпроводили вон…
Не повезет так не повезет. Только очутились в коридоре — начальник тюрьмы опять навстречу. Уж как они старались — шли мимо строевым шагом, равнение налево, топали так, что пол трещал, он их остановил и стал отчитывать за разболтанность и появление на работе в нетрезвом состоянии. Пиво не затем продают в буфете, чтобы напиваться, а чтобы утолить жажду в жаркое время года. Им бы стоять, как положено, внимать разумным словам смиренно, но тут кривозубый стал неуважительно пританцовывать на месте, а затем приседать и выделывать ногами разные диковинные кренделя. И студент к нему присоединился.
— Неплохой номер, — сухо одобрил Папаша. — Продолжите его на гауптвахте. Десяти суток, надеюсь, хватит?
Вот так и получилось, что оба дружка очутились разом на гауптвахте, где было, впрочем, не так уж плохо: прохладно и можно наконец выспаться в свое удовольствие.
А Герт между тем продолжал сидеть под замком. Подождав до вечера и видя, что про него, похоже, забыли, он решил напомнить о себе сам. Над столом висел телефонный справочник, зацарапанный и замасленный дочерна, и Герт, отыскав нужный номер, позвонил начальнику тюрьмы.
Папаша был у себя и в самом скверном расположении духа. Не помогал даже марочный армянский коньяк, ибо если в будни куча всяких дел наваливалась и время незаметно текло, то праздники и выходные были настоящей пыткой. Домой идти не хотелось: вот уже десять лет минуло, как он проиграл в шахматы свою жену молоденькому заезжему инспектору из центра, эту историю потом всюду рассказывали как анекдот. С тех пор дома царил полный раскардаш, все осталось, как было, как бы в память о несостояв-шейся семейной жизни и о самом черном дне в его шахматной биографии. Обиднее всего было то, что инспектор был мальчишка, сопляк, а он в самый ответственный момент непростительно разволновался.