Пискунова опять трясло. Что за напасть на него свалилась? Старался найти во всем этом хоть какой-то смысл и не находил. «Комсомольская правда» еще куда ни шло. Но при чем тут Москва, ведь он обитает в городе Бреховске.
Миша опять стал бегать по комнате, нервно взмахивая руками и бормоча: «Боже мой, Боже мой! Да что же это такое?» Залпом выпил на кухне стакан холодной воды из-под крана. Довольно, без паники! Выбросить все из головы, не придавать значения!
Некоторые время ждал с замиранием сердца: вот сейчас… Но голос молчал. Страх понемногу отступал.
Была уже полночь, когда он восстановил наконец утраченное душевное равновесие. Машинка застучала с прежней энергией. «Резкая команда прозвучала в микрофон и отозвалась в наушниках у членов экипажа: «Прошу пристегнуть ремни, впереди мощный грозовой фронт!» — продолжал Михаил прерванное повествование. — «Начиналось медленное снижение, и округлость Земли превращалась в плоскую равнину, окольцованную горизонтом, будто огромной петлей. А внизу гуляла гроза, весело резвились молнии, то выстреливая ослепительно ярким пучком, то раскаленной нитью ныряя во мрак непроницаемо черной тучи…»
В это время заскрипела кровать, Валентина подняла голову от подушки и сказала сонным голосом:
— Мишук, почему ты не ложишься? Опять не выспишься. Творческий экстаз? — Она повернулась на другой бочок — мощно загудели пружины.
Старинную двуспальную кровать Пискунов купил по дешевке в комиссионном магазине, потратив на это скромные сбережения. Помимо никелирован — ных набалдашников в купеческом духе кровать обладала еще и музыкальными свойствами: при каждом движении пружины издавали приятные, мелодичные звуки, как орган, и можно было при желании сочинять и фуги и хоралы на зависть Иоганну Баху.
— Мишук, иди ко мне! — подала опять голос Валентина. — Я тебя хочу, — добавила шепотком. — Бросай свой роман.
— Валька, но ты же спишь!
— Проснусь, если надо. Я как пионерка! — хихикнула Валентина. И сладко всхрапнула.
Он рассмеялся, затем убрал последний исписанный листок в папку, но подумав, опять достал и приписал: «А жизнь на земле на данном историческом отрезке времени шла по своим законам, писаным и неписаным». И подчеркнул, чтобы потом развить эту мысль.
Забастовщик
Жизнь действительно шла своим чередом. И вдруг случилось невероятное, невиданное: забастовал водитель Захаркин из 10-й автобазы, обслуживающей рейсы от городского рынка до вокзала, самые напряженные.
Забастовал после того, как побывал у сестры на именинах, то ли от досады, то ли зависть заела: стол накрыли персон на тридцать, как в ресторане. От вин и закусок шли мощные волны материального благополучия. Сестра Лиза и ее муж Петя, свояк, работали на продовольственном складе и воровали по-черному, но не попались ни разу.
Сестра напилась, пристроилась возле мусорных ящиков во дворе, уткнувшись носом в крапиву. Все верхнее сбросила из-за сильной жары, лежала в одном исподнем, вольно раскинув ноги.
Захаркин трезвым тоже не был, но разума не потерял, пошевелил сестру носком ботинка.
— Елизавета, слышь, Елизавета! Шла бы ты лучше домой. Лежишь, как свинья в луже, голым задом светишь!
Сестра, не поворачивая головы, ориентируясь на звуки, попыталась было пнуть Захаркина пяткой, но промазала. А он промолвил благодушно:
— Ну хочешь лежать, лежи, дело хозяйское.
Когда же Леонид Захаркин дома оклемался и окинул взглядом свое убогое жилище — клочья ободранных обоев и лампочка на голом проводе, как в общественном туалете, — то даже выругался в сердцах, нехорошо употребив слово «мать».
Забастовка на данном историческом отрезке времени была делом опасным, крамольным, подрывала экономическую мощь государства, и решиться на это мог разве что безумец.
Захаркин тем не менее решился, о чем и довел до сведения директора автобазы в личном послании.
«Исаак Борисович, — писал забастовщик, — зви-няйте, ежели что не так. Душа горит! У сеструхи хата коврами увешана, хрусталями уставлена, не знаешь, куда плюнуть. А мне что делать на свою зарплату? С бабой в ресторан сходить, своих доложить пять бумажек? За ради чего я кручу баранку, проливаю свой пролетарский пот? Опять же водка подорожала. Я чужого не прошу, а что положено, отдай!»
И так далее в том же духе. Почти целая страница, исписанная китайскими иероглифами.
В конце послания Захаркин выбросил дерзкий лозунг: «Победа или голодная смерть!» Да еще и пристращал, что если его экономические требования удовлетворены не будут, то он напишет самому товарищу Пискунову, а может, и повыше куда. Пискунов работал в местной газете «Бреховская правда», в отделе писем, и ему вменялось в обязанность по долгу службы реагировать на сигналы трудящихся.