Положение сложилось крайне щекотливое. С одной стороны, забастовщика надо выгнать как разложенца и злостного нарушителя трудовой дисциплины. А с другой — как выгонишь? Начнет бомбить своими дурацкими петициями вышестоящее руководство, позорить автобазу, себе дороже станет.
Получив послание в столь дерзкой, ультимативной форме, директор автобазы сильно расстроился. Старый интеллигент Исаак Бродский сжимал под столом тонкие нервные руки и с тоской смотрел в окно кабинета, откуда открывался вид на автохозяйство. «О зохен вей, зохен вей, — думалось, — и зачем мне, старому еврею, такая морока? Это какую надо иметь нервную систему с таким контингентом! Придут и спросят: «Исаак, или ты плохо жил, или тебе чего не хватало, что в этот кисель вляпался? Бросить все, уйти на пенсию, на заслуженный отдых! Но как уйдешь, как бросишь, внукам по сорок лет, и все каши просят!»
Решил горячки не пороть и делу пока огласки не давать — спустить на тормозах, по возможности, — направить к забастовщику комиссию для приватной беседы в лице заместителя директора, в прошлом политрука и страхделегата (грозная эта аббревиатура обозначала всего лишь невинную профсоюзную нагрузку).
Отправляясь на задание, Маша густо напудрила нос, имевший обыкновение краснеть в особо ответственные моменты и даже впадать в синеву, что красоту, конечно, портило. А чтобы подкормить забастовщика, прихватила с собой котелок манной каши с маслом. Сидор же'Петрович взял с собой красный флажок, который внук принес из детского сада, так он чувствовал себя уверенней.
Захаркин был дома. Он возлежал на кушетке, вытянувшись во всю длину, в одних трусах по причине жаркой погоды. Трусы были почти до колен, в поперечную белую полоску, так что нижней своей частью забастовщик напоминал зебру. Грудь его мощно вздымалась. В шерсти запуталась какое-то неудачливое насекомое, залетевшее с улицы и похожее на бабочку; тщетно оно пыталось выбраться, пока Леонид, сжалившись, сам не освободил пленницу из неволи.
— А для чего красный флажок в руке? — спросил он вместо приветствия при виде возникшей на пороге комиссии. — Какой-то праздник сегодня?
Сидор Петрович объяснил в популярной, доходчивой форме, что это символ мировой революции, что было выслушано, похоже, с пониманием и одобрением.
Захаркин попросил подарить ему флажок, а получив подарок, проделал в обоях дырку, там, где штукатурка вылетела, и воткнул туда древко — чуть повыше старенькой фотографии; на ней был изображен человек в военной гимнастерке, с погонами сержанта, с молодым и веселым лицом.
Начало было многообещающее; казалось, уже близка победа.
— Папа? — поинтересовался председатель комиссии. Он остановился, разглядывая. На груди сержанта красовалась боевая медаль.
— Ну батя мой, а чего? — Захаркин насторожился.
— Твой отец погиб за светлое будущее! — Сидор Петрович круто повернул разговор, нацелив на забастовщика его идеологическое острие. — А что делает сын? Разлеживается, понимаешь, на кушетке в одних трусах, в то время как весь трудовой коллектив… — И оборвал себя, заслышав сзади странное фырканье и визг.
Это Маша зажимала себе рот ладонью, ее смех разбирал.
— Не могу… Нет, вы посмотрите! Какая прелесть, трусы в полосочку до самых колен! До чего же трогательно!
Захаркин заскрипел кушеткой, пояснил улыбчиво:
— Надсмехается надо мной, шуткует. А чего? Что на прилавке лежало, то и взял. Трусы как трусы, наши, отечественные! — Пощелкал резинкой для полного впечатления.
Маша вся красными пятнами пошла, схватилась за пудреницу: щелканье это странным образом ее взбудоражило, спутало все мысли. Украдкой забелила пудрой нос.
Действительно, изделия местной промышленности обладали редкой способностью развеселить даже умирающего. Сидор Петрович, однако, не дрогнул. Такое легкомысленное начало грозило смазать мероприятие, литпить его воспитательного значения. Это означало бы провал предпринятой акции.
— Захаркин! — произнес он строго. — Я бы вам советовал надеть все же брюки. Перед вами женщина как-никак! — Забастовщик повиновался и вскоре явился в голубых шароварах — была такая мода, — похожий на молодого турка. — Мария Ивановна! А вы не отвлекайтесь! Приступим! Возьмите себя в руки, наконец!
С самого начала так договорились: не давать ни минуты передышки, массированно воздействовать на психику. Один выдохся, другой начинает. Маша наконец успокоилась. Но как трудно смотреть на молодого мускулистого мужчину, обнаженного хотя бы частично, и делать вид, что это тебя не интересует. Крутила головой, таращилась, старалась настроиться на деловой лад, одолеть греховные помыслы, но на ум шло совсем не это, а то. Заговорила с пафосом на самой высокой ноте: