— Почему, почему! — буркнул Захаркин. Он ватянулся и исчез в дымном облаке. — Люблю ет! — указал пальцем на страхделегата. — Сам что да не видишь? Горю весь, пылаю, как солнышко…
— Как это, как это? — удивился председатель, ничего не понял.
— Да вот так. Любовь с первого взгляда! — И он подмигнул Маше, как сообщнице. У нее сердечко екнуло, затрепыхалось, словно стрекоза в ладошке. Боялась поверить своему счастью: надо же «сак повезло-то!
— Я не о том. Почему на работу не выходите? Объявили, понимаешь ли, забастовку! — Решительно отмел чепуху. — Да где это вы видели, чтобы у нас… Мария Ивановна, вы видели, чтобы у нас где-нибудь, когда-нибудь… Хоть кто-нибудь?
— Нигде и никогда! — подтвердила Маша с энтузиазмом.
Вплотную подошли к вопросу самому щекотливому. Леонид погрузился в задумчивость. Круглые медвежьи глазки затуманились, как бы пеленой подернулись. Казалось, в нем совершается сложная внутренняя работа. Члены комиссии терпеливо ждали. Леонид стал ерзать на кушетке и сучить нотами. Спросил застенчиво:
— А можно мне отлучиться?
— Куда отлучиться?
— В туалет, оправиться. По-маленькому. Туда-сюда, ейн момент!
— Ну идите, оправьтесь!
Сидор Петрович с трудом сдерживал досаду. Страхделегат вся пошла красными пятнами, отвернулась к стенке. Там была приклеена длинноногая спортсменка, совершавшая прыжок в высоту, — она как раз переваливала через планку.
Захаркин долго шумел унитазом, гудел водопроводными трубами со всхлипами, подвываньем, с предсмертным хрипеньем, словно, нажавши на ручку, разбудил всю мировую скорбь. Потом на полную мощь включил воду в ванной. Сквозь шумовую завесу прорывались сухие стеклянные звуки бутылочного характера. Наконец забастовщик появился, цыкая зубом. Рожа у него была сытая и веселая. Заговорил, присаживаясь:
— Я насчет чего хотел поинтересоваться, может, вы разъясните. Надысь еду мимо крематория, читаю такой плакат: «Перевыполним план за счет сэкономленного сырья», — Захаркин снова раскладывался на кушетке. — Это как же понимать, все кумекаю. Одних допрежь будут поджаривать, а других пока погодят, в холодильнике подержат или как? Экономия-то за счет чего?
Он явно балагурил, уходил от разговора. Сидор Петрович, однако, не дал переломить благоприятно сложившуюся обстановку. Проявил административную твердость. Строго предупредил тоном сугубо официальным:
— Захаркин! Как заместитель директора автобазы я требую от вас: завтра же на работу. И никаких отговорок, иначе будете уволены за прогул да еще с пометкой в трудовой книжке. Вам ясно?
Леонид в это время ласкал страхделегата улыбчивым взглядом и подмигивал, а Маша опускала глазки, кокетничала.
— Вы слышите, завтра же на работу! К семи утра! — И добавил с раздражением, рассердился: — Прогульщик! Размноженец, понимаешь! То есть разложенец! Где ваше чувство локтя?
Захаркин откинулся на спинку, вдумываясь. Весело хохотнул:
— Это я-то размноженец? Лежу один на кушетке и размножаюсь! Ха-ха! Такого природой не предусмотрено!
— Мы не можем ждать милостей от природы! — резко поправил председатель комиссии. И сам почувствовал: глупость сказал несусветную, еще больше впал в досаду. Вскочил, забегал по комнате, нервничая.
— Сидор Петрович оговорился, — вступилась Маша. — Он контуженный.
— Я не оговорился! — выкрикнул тот раздраженно. — Считайте, что это предупреждение последнее! Вам понятно, Захаркин? Последнее!
Забастовщик нахмурился и сунул ноги в тапочки.
— Ты чего на меня кричишь-то, голос повышаешь? — Дернулся как припадочный. — Кричишь на больного человека! Мне жить-то осталось…
И вдруг застонал жалобно. Бледное тело его переломилось надвое, в легких заиграл целый оркестр расстроенных музыкальных инструментов. Маша была потрясена, с ужасом уставилась на источник устрашающих звуков. Взгляд ее запутался в рыжих верблюжьих облаках. Захаркин был волосат, как молодой питекантроп. Кашлял в платок долго и надрывно, затем сунул его депутации под нос, одному и другому.
— Неизлечимое заболевание, — пояснил он, как бы уже смирившись с неизбежностью. — Еще полгодика помаюсь — и привет родителям! Прощай, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй! Эх, пожил, погулял, пора и честь знать!
Председатель комиссии брезгливо воротил от платка нос.
— Я не врач, я не разбираюсь! По-моему, обыкновенный кашель. Простыли, наверное, не бережетесь. Надо следить за своим здоровьем!
— Обыкновенный! — повторил Захаркин обреченно. — Вот уж и кровь пошла, пора оркестр заказывать! Свояк надысь говорит: на кладбище очередь, хоронить некуда, все забито! Мрут как мухи. А еще баяли, для членов профсоюза на гробы будто скидка на двадцать процентов, ничего такого не слышали? — спросил как бы с надеждой. — А может, врут?