Жестокая мука отразилась на лице Герта. А кадровик, уловив страдание в исказившихся чертах, осмелел, выдавил из себя, как фарш из мясорубки:
— Чем могу быть полезен, товарищ? — Подался вперед корпусом, ел глазами. — Вы что-то хотели спросить?
Освобождаясь от тяжких мыслей, отодвигая их, как камни, Герт вздохнул и сказал нахмурившись:
— Что я хотел спросить? Насчет работы пришел узнать. Какая должность — это неважно. Помогите.
Нечто новое проскользнуло в голосе — интонация просителя. Сила, державшая в железных тисках, ослабла. И Булкин вдруг что-то заподозрил — еще неясное, неотчетливое ощущение: голос этого человека он уже слышал. Напрягал заторможенную память, двигал ушами. Вот сейчас, сейчас… Герт следил за бесплодными потугами с некоторой даже долей иронического сочувствия, понимая их причину. То был серьезный просчет. Выражение сочувствия, пусть даже невольного, — это и была та слабина, которую Булкин тщетно искал. Будто пелена с глаз упала. Перед ним был проситель, обыкновенный проситель, какого бы он там ни напускал туману. Кадровик мигом преобразился. Распрямил спину, плечи круто назад, спросил в упор с наглой усмешкой:
— Как сюда попали-то? Через окно влезли? — Принял позу бюрократа, всегда готовую для посетителей. — Аферист какой-то, понимаешь! — Наседал, а сам бегал зоркими глазками — действует ли? Увы, действовало.
Герт, могучий ум, обладающий возможностями, для данного времени еще неведомыми, чувствовал себя уязвимым, беззащитным, когда ему приходилось о чем-то просить для себя, и просьба ставила его в положение зависимое. Он покорно принял навязанную ему роль. Да, он зависел от этого ничтожества, и то, что кадровик это понял, было его победой. Тут уж можно было покуражиться, и Булкин не отказал себе в удовольствии.
— И что же вы можете делать, уважаемый? Специальность какая? А впрочем, — он посмотрел на часы, — сейчас время не приемное. Ничем помочь не могу. Прошу! — И он указал на выход.
— Поверьте, я не ради денег, — пробормотал Герт в замешательстве. — Вы должны меня оформить, сказали, что можно задним числом… Произошло недоразумение… Любая должность! Разумеется, смешно требовать от вас наблюдательности… Я волшебник!
— Волшебник? Ну-ну! Между прочим, у нас здесь автобаза, а не цирк!
Герт выдержал паузу, как бы собираясь ошеломить.
— Слушайте же! Сегодня на профсоюзном собрании, когда выступал Пеструшкин, вы подумали: откуда этот проходимец с красным носом. Так было или не так?
— Ну, так, так, — сказал Булкин, скривившись. — И что из того? Мысли на расстоянии угадываете? Эка невидаль! У нас тут был один из филармонии, такое отгадывал — дамочки выскакивали из зала как ошпаренные.
Герт в ответ на это досадливо поморщился.
— Вы хотели знать, кто такой Пеструшкин? Так вот, Пеструшкин, избранный единогласно при одном воздержавшемся, — это я! — И Герт, вынув из сумки бороду, повертел ею у Булкина перед носом. Вопреки ожиданию тот не только не выразил удивления или других подобных чувств, а расхохотался что ни на есть самым нахальным образом.
— Так вы еще и жулик вдобавок! Морочить голову честным людям! Выступать под чужой фамилией! Да я вас сейчас в милицию отправлю, ну-ка, пошли со мной, марш! Оформить задним числом! Откуда свалился-то, с Луны что ли? Ну, давай, топай, топай! — И довольно невежливо подтолкнул дыроколом посетителя да еще рассмеялся вслед ему неприлично.
Ах, как неосторожно вел себя Павел Семенович, как манкировал, как легкомысленно играл со своей судьбой! Хотя откуда ему было знать, сколь плачевны будут последствия и сколь темна и ужасна пучина, куда минутой позже будет ввергнута его жизненная ладья! Что ж, люди часто не могут или не склонны правильно оценивать ситуацию и свое место в ней — то ли из мелочных чувств, то ли из-за недостатка элементарной наблюдательности. Итак, Булкин запер за собой дверь, и незнакомец, подталкиваемый сзади, молча пошел. Затем он шаг замедлил, остановился как бы в раздумье. Наверно, он еще стоял на пороге решения, ибо в тот краткий миг решалась не только судьба злополучного Булкина, но и его собственная. Воспользуется ли он благоприятным случаем или устоит перед соблазном? Однако самолюбие его было сильно задето: никто еще не обращался с ним подобным хамским образом; мстительное чувство, брошенное на чашу весов, перевесило. Герт прошептал в бесполезном уже раскаянии: «Уилла, прости меня! Прости меня, если можешь, моя мышка!» (то было самое ласковое слово в его любовном лексиконе). А кадровик, все еще чувствуя себя хозяином положения, и не подозревал, конечно, что приблизился к пропасти, что уже стоит на ее краю. Вдруг он сильно вскрикнул, не от боли — немыслимая тяжесть навалилась сверху, придавила к земле. Нечто подобное было в детстве, когда играли в «кучу малу», и он оказался в самом низу под грудой тел: ни охнуть ни вздохнуть.