Герт терпеливо выждал, пока успокоится его подопытный.
— Булкин, я хочу, чтобы вы поняли наконец, что с вами произошло. Короткий тест и физическое действие — то, что предшествовало превращению, — это лишь внешние атрибуты эксперимента, дающие толчок глубинным процессам огромной силы. Каждый из живущих ныне, чей моральный уровень ниже допустимых пределов, кто является, проще говоря, законченным негодяем, под влиянием этой силы уменьшается в размерах и становится минигопсом, в чем вы имели возможность убедиться на собственном опыте.
— Но почему я? Почему именно я? — Кадровик все еще никак не мог примириться с постигшим его несчастьем.
— Да потому, что вы вполне отвечаете названным выше требованиям, поэтому никакие претензии не принимаются. А теперь вы свободны. Постарайтесь привыкнуть к новому своему положению. В этом есть и кое-какие плюсы, как вы вскоре убедитесь. А возможно, у вас еще есть шанс. — Последнюю фразу Герт произнес каким-то особенным тоном.
Он умолк и долго молчал, глядя в темноту парка; ничто не выдавало проявлений его внутренней жизни. И однако, если бы проницательный взгляд все же отыскал щелку и заглянул в глубину его существа, то обнаружил бы, что мятущаяся душа Герта кровоточила, что как бы он ни убеждал себя в собственной правоте, он ничего еще не решил окончательно. И причиной тому была Уилла. Он встал и пошел не оглядываясь.
Булкин остался один. Легкий озноб сотрясал его маленькое тельце. Рука потянулась за носовым платком, который оставил пришелец, и он завернулся в него, как в тогу римлянин. Стоял, смотрел вслед удаляющимся шагам, пока они не затихли. Минуту назад была еще хрупкая надежда, как тонкая ниточка, она связывала его с незнакомцем, что он стал жертвой чудовищной мистификации, а возможно, просто внушения, и как только ослабеет действие гипнотических сил, все станет на свое место. Но что-то подсказывало ему, какое-то нехорошее предчувствие, что положение, в котором он очутился, обернулось непоправимой бедой.
Прежде всего он еще раз себя ощупал, с головы до ног, с несколько судорожной поспешностью — все было ощутимо, материально, никаких существенных изменений, не считая размеров. Не было пышных усов, придававших ему солидность. Если смотреть отвлеченно, он стал даже стройнее, тоньше в талии, исчез животик и прочие накопления, и, главное, он чувствовал себя моложе по крайней мере на десяток лет. Но все это его не радовало. Чем очевидней становилась реальность происшедшего, тем сильнее охватывал его могильный ужас. Как при таких ничтожных размерах он будет руководить кадрами? Озорства ради запрут в ящике письменного стола или придумают еще какую-нибудь гадость, пользуясь его беспомощностью? А супружеские отношения? О Боже! Булкин застонал от отчаяния, так как обожал свою жену Варвару, третью по счету. А теперь она может зажать собственного мужа в кулаке всего целиком, как сорванный с грядки огурец. Да она просто вышвырнет его в окошко за ненадобностью! Рушился весь привычный уклад жизни, все шло прахом.
Проливая жгучие слезы, кадровик сполз со скамейки с мыслью о самоубийстве, повисел на руках и грохнулся на землю, но не разбился: удар смягчила пустая коробка из-под сигарет, валявшаяся в траве. Он не чувствовал за собой никакой вины. За что? Горел ли на работе? Нет, не горел. Да и никто не горел. Жульничал и воровал? Так и все жульничали и воровали, а он-то уж никак не больше других, потому что нечего было воровать. Инспектор по кадрам! Скрепки что ли домой таскать? Ну были кое-какие махинации с транспортом, а кто об этом знает? Он чист, как стеклышко. В отношении его совершена величайшая несправедливость, на его стороне правосудие в конце концов!
Поплотнее завернувшись в платок, так как становилось прохладно, Булкин двинулся напролом, еам не зная куда, хватался руками за стебли травы, натыкался грудью на росшие во множестве одуванчики, обсыпавшие его, будто подушку вытряхивали на голову, а в памяти между тем с комариной назойливостью звенели слова незнакомца, что в его положении есть и кое-какие плюсы. Где они, эти плюсы? Пропал ни за что! Вытягиваясь на носочках, он высоко задрал головку и заверещал в фиолетовое сумеречное небо:
— Караул! Милиция! На помощь!
Но никто на зов не откликнулся. Густа и высока, как дремучий лес, была трава. Вокруг шла незаметная, невидимая, но суетливая жизнь. Сновали насекомые и какое-то мелкое зверье; шарахались из-под ног и, казалось, наблюдали, притаившись, что это за неведомое существо бесцеремонно вторглось в чужие владения. Булкин понимал: здесь неоткуда ждать помощи, здесь властвовал жестокий закон джунглей — кто кого. Он поднял руки и закричал еще пронзительней: