Волосатый сожитель с соседней койки бормотал:
— Трезор, псина, пошел вон! Обмусолил всего, шкелет кобелячий!
Сквозь сумерки сознания тускло пробивался рассвет. Забастовщик стоял на четвереньках между кроватями, страдал бессмысленным животным страданием. Туго разматывалась заржавелая пружина памяти. Какой-то маленький цапнул за палец. А потом повезли… Что-то знакомое, но не дома. Черные пятки из-под стираных простыней. Гостиница под белым знаменем!
И вдруг как бичом хлестнуло: вещи! Вещи где? Судорожно проверял наличность. Одежда на стуле, а папирос и спичек нет. И часов нет. Испарились часы, приказали долго жить. И ботинок тоже нет. Пропали любимые импортные ботинки, те, что надевал, отправляясь в городской парк на вечерний променаж и на танцы.
— Грабители! — заорал Захаркин. — Кого грабите?
Открылась дверь, и дежурный милиционер строго спросил:
— Эй, кто там шалит? Бай-бай!
Заткнуться, забыть, помалкивать! Захотелось поскорее на воздух, под звездный купол неба. Сунул руку под подушку — вот они, и спички и папиросы. Часов только нет. И пока шлепал босыми ногами, оставляя на холодном линолеуме первобытные следы, глубоко в дремучих извилинах вызревала мстительная мыслишка: вот я вам устрою сейчас веселый праздник, с фейерверком. А кому — вам и против кого война — этого и сам не знал. Прошел мимо деревянной пристройки в глубь двора. На жирной почве — таежные заросли репейника в два человеческих роста — колючий форпост на подступах к забору; репейник издавал знакомый нецветочный запах. Захаркин долго стоял, обдуваемый и качаемый ветром. Захотелось к любимой жене и детишкам, которых не было. Не было ничего, кроме баранки и собственных мозолистых рук. Обида неизвестно на кого росла как на дрожжах.
— Душа горит!» — выкрикнул зло Захаркин и заскрежетал зубами. И вспомнил наконец, как зовут ту, что к нему по ниточке… Уилла! И опять захотелось сделать что-нибудь необыкновенное, героическое, подвиг что ли совершить, доказать всем, кто он такой.
Пустынный двор завален строительным мусором. Вот теперь он знает, что делать. Воровато озираясь, заглянул в отхожее место, сгреб в охапку горючий материал, придвинул к дощатой, в смолистых потеках стене… Звездным огоньком затеплилась спичка. И вот уже огонь послушно встрепенулся, затрещал, пробовал языком пахучие древесные стружки со все возрастающим аппетитом… Когда дошло до сознания, ломанулся было сквозь репейник: вернуться, погасить, но запутался в колючих джунглях. И опять сон сморил его. Рухнул под забором и словно провалился в тартарары, в глухую, вязкую трясину хмельного беспамятства.
Вытрезвитель горел. Дегтярный дым взмывал в сумеречное небо, застилая звезды, сажа оседала на деревьях, на окнах, на крышах. Веселые адские отблески пламени плясали в стеклах. Потревоженные среди ночи жители высовывали испуганно головы, выспрашивали друг у друга, где и что горит, а узнав и успокоившись, спешили полюбоваться зрелищем. Уровень гражданского самосознания оказался довольно низким: при слове «вытрезвитель» всеми овладело этакое легкомысленное веселье, остряки изощрялись как могли.
А между тем разыгрывалась подлинная человеческая драма. Как удалось установить позднее, первой жертвой пожара стала деревянная пристройка. Дежурный милиционер, легкомысленно задремавший на своем посту, почувствовал запах дыма, проснулся и увидел во дворе гигантский костер. Подумал сначала — померещилось спросонок, снова было прилег, но тотчас вскочил, вызвал пожарную команду, поднял тревогу. Но — поздно. С пристройки огонь перекинулся на стационар и набросился на него с таким голодным ожесточением, точно здание было все насквозь проспиртовано, от крыши до основания.
Напрасно неопытный молодой лейтенант милиции применял самые энергичные меры — бегал в дыму и чаду от номера к номеру, пытался разбудить спящих, — алкоголики цеплялись за матрасы, отпихивались ногами, уползали под кровати и продолжали спать.
Подоспели пожарные, стали выбрасывать постояльцев за руки, за ноги через окна на возделанные внизу клумбы, как на подушки. И лишь когда коварный огонь подобрался ближе и стало припекать, как в мартене, началась паника; те, что оставались в помещении, звериным инстинктом почуяли смертельную опасность, вышибали лбами окна, некоторые были в чем мать родила: головы и руки обматывали нательным бельем, иные поддерживали дымящиеся подштанники. Струя воды из брандспойта быстро приводила всех в чувство. Пожарные оказались на высоте в прямом и переносном смысле: с верхней площадки лестницы устраивали беглецам освежающую процедуру. Кто-то из патриотов бросился спасать знамя, ибо от дымного жара уже трепетало белое полотнище с зеленым змием, как бы в предсмертной агонии…