Решил, однако, посоветоваться с толстеньким редактором Витей. На нескольких страницах изложил новый вариант сюжета и отнес в издательство не без тайной надежды, что с порога назад завернут. Реакция была прямо противоположная. «Старик, гениально! Детектив с элементами фантастики!» Редактор внимательно водил носом по строчкам. Подумал и высказал дельную мысль: превращение в минигопсов должно совершаться не с помощью тестов, это слишком заумно, а подсыпается какое-нибудь химическое вещество, вызывающее, на первый взгляд, безобидный насморк. Все чихают и кашляют. Очереди в аптеках. Город парализован. А милиция на ушах стоит, ищет преступника. Витя откровенно веселился, а Пискунову было не до смеха.
— Боже мой, Боже мой! — шептал потрясенно, он совсем запутался. Ладно, что получится, то получится. Главное, успеть к сроку — и с плеч долой.
Будто не сам он, а кто-то другой шлепал по клавишам, писал, как в поддавки играл: то белые ходят, то черные. И думалось порой с печалью: к чему теперь болезненная утонченность его натуры — то, что было до сих пор источником откровений, необъяснимых отгадок! К чему присущая ему способность как бы выскальзывать из объятий бренного тела и блуждать по непроторенным еще дорогам времени, заглядывая то туда, то сюда. И что же? Он по собственной воле загнал свою творческую душу в капкан и захлопнул его.
В такие минуты Пискунов впадал в депрессию, с отвращением отодвигал машинку и отдавался сладостным виденьям — представлял себя крадущимся по длинному коридору, по широкой ковровой дорожке. Вот секретарь обкома Толстопятов выходит из кабинета, тяжелый, вальяжный, значительный. И тогда он… Нет, не здесь, схватят в одно мгновенье, бежать некуда, лучше по пути к машине — скользнуть, как тень по стене… Поднимается рука с пистолетом. Бах-бах! Илья Спиридонович заваливается кверху обмякшим пузом, сучит предсмертно ножками… И сразу чувство облегчения, свободы. Проливает официальные слезы «Бреховская правда», некролог на целую страницу.
Привычным усилием Михаил пытался отбросить завесу времени, оторваться от суетных будней — а что же там впереди? Но пусто было впереди, мысль его беспомощно блуждала в потемках, натыкалась на глухую стену. Он был охвачен страхом, почти паникой: в чем причина такой слепоты? Будто что-то сломалось внутри: разрушился тончайший механизм и исчезло внутреннее зрение, позволявшее видеть то, что другим недоступно. Тесные рамки убогой реальности, как стены, тюремной камеры.
Ах, он знал, конечно, догадывался. Он трус и предатель. И вот оно возмездие! Уилла, любовь моя, прости мне мое кощунство. Я предал и тебя и себя, надругался над твоим священным именем, и нет мне оправдания. Пискунов хорошо помнил тот день, когда они встретились на пустынном пляже и он, пользуясь ее невиданными подсказками, без труда вычислил местонахождение прелестной дамы. И как часто потом бродил под окнами, не спуская с них глаз, и замирал, когда на пестренькой занавеске мелькал ее знакомый силуэт. Но о себе напомнить не решался.
И вдруг однажды ночной телефонный звонок — сигнал тревоги. Сначала он не понял ничего. В трубке взволнованная, путаная речь. Говорит Маша! Маша? Какая Маша? Встречались у Захаркина, с автобазы… Ах да! Женский голос сбивчиво твердил на пределе отчаяния: «Ах простите! Вы разрешили в любое время, и я осмелилась… С ним что-то случилось! Помогите, я должна знать всю правду! Спасите Захаркина!»
Михаил размышлял озадаченно: что за паника? Сначала вообще всерьез не принял, вспомнил, как вместе откачивали пьяного забастовщика. Лишь позднее, когда о пожаре стало известно и некоторые подробности выяснились, а на его телефонный звонок сообщили, что упомянутый клиент в списках живых не числится, хотя поиски продолжаются, Пискунов решил, что страхи любящего сердца не лишены оснований.
По привычке посмотрел на будильник, время за полночь — это был час быка. Пискунов выскользнул из-под одеяла, задержал взгляд на безмятежно спящей Валентине: губы полуоткрыты, кулачок по-детски подвернут под щеку — трогательная картина, ничего не скажешь. Ах, Валентина, Валентина! Только и хороша ты, пока спишь!
Он шагал по пустынным городским улицам, настороженно прислушивался к звонким шагам редких прохожих. И в то же время полон был сладких предчувствий, но еще боялся им верить.
Ночь тихая, волшебная. Над головой Вселенная сияла звездными россыпями. Утомленные за день бреховцы ворочались в своих постелях и не ведали еще, какие сюрпризы готовит им день грядущий. А предрассветный сквознячок уже гулял на просторе. Жемчужные нити фонарей убегали вдаль, и улицы казались нескончаемо длинными. Именно ночь соединяет человека с бесконечностью мироздания, думал Михаил и вертел головой, бегло скользя глазами по знакомым созвездиям.