— Наоборот, совсем наоборот! — уверял Пискунов. — Я очень внимательно… — И стиснул руки, чтобы удержать их дрожь.
— О, тебя интересуют предметы, более конкретные? И что именно?
— Оторвалась верхняя пуговица на халате, — подтвердил Пискунов и с большим смущением стал трогать то место, откуда еще торчали свежие нитки. И он начал их нервно выдергивать неизвестно зачем.
Уилла покусывала прыгающие губы, ее смех разбирал.
— Мы отклонились от темы довольно далеко, ты не находишь? — И вдруг маленький островок иронии в ее сознании затопила нежность. — Ах, я сама виновата! — воскликнула Уилла. Смеясь одними глазами, она накрыла его руку ладонью. Их взгляды встретились. Ход мыслей ее внезапно переломился. — Мой мальчик, — заговорила Уилла срывающимся шепотом, — извини меня. Я как синий чулок. Совсем не подумала, что ты… Слишком увлеклась… Забыть о твоих чувствах! Конечно, это непростительный эгоизм.
— По-моему, я даже знаю, почему она оторвалась, — гнул упрямо свою линию Пискунов и посмотрел прелестной даме прямо в глаза.
Уилла вспыхнула и поспешно накрылась ресницами, ибо свежо еще было в памяти событие, ставшее тому причиной: сценарий всегда один — ссора с Гертом, затем примирение, его неуемный темперамент. Она заторопилась с преувеличенным оживлением, уходя подальше от опасной темы:
— Представь себе, этот халат… Ах, он ужасный! Столько хлопот. Просто мука.
— В самом деле? В каком смысле?
— А вот посмотри. Ногти все обломаешь, пока расстегнешь. Пуговицы большие, а петли маленькие… Ну ладно я. А что делать молодоженам? Возможно, таким способом власти пытаются регулировать интимные отношения граждан? Пуговицы стоят на страже нравственности, как солдаты — насмерть. Кажется, это называется забота о живом человеке, я не ошиблась?
Михаил расхохотался, ее юмор восхищал его. Он понемногу приходил в себя, оттаивал.
— Все гораздо проще и прозаичнее, — возразил он смеясь. — Брак — наша национальная болезнь. Уверен, что и нитки здесь гнилые…
Уилла прищурилась, а Пискунов отвел глаза. В то же время он успел уловить в ее взгляде острый исследовательский огонек. Ей и самой не терпелось еще раз проверить нитки на прочность.
— Одной уж нет, — промолвила со вздохом юная дама. — А что если и второй не будет? Милый, ты не рассердишься, если я скажу… — Тут она очаровательно зарделась и в смущенье поведала, что под халатом у нее решительно ничего нет. Ну решительно ничего! А Пискунов, путаясь в словах, стал с жаром объяснять, что вообще не имел в виду что-то конкретное, а только то, что хорошо знает ситуацию в местной промышленности как журналист: часто приходится с этим сталкиваться по работе.
— В крайнем случае пришью новые, — оживилась Уилла. — Нет худа без добра. Давно пора было их все оторвать. Как ты думаешь?
Не прошло и секунды, как очередная пуговица, описав стремительную траекторию, улеглась посреди комнаты, недвусмысленно подчеркивая, что является достаточно веской уликой. А Пискунов доказал: есть еще сила в руках, есть!
— Очень интересный эксперимент! — подвела Уилла итог и осмотрела себя. — Пойду-ка, пожалуй, все-таки переоденусь.
И уже сделала попытку встать. Но в этот момент лишенный злополучных застежек халат легко соскользнул с плеч, „словно только того и ждал, и Уилла явилась писателю в столь ярком сиянии своей божественной красоты, поражая взор такой прелестной округлостью форм и убийственным очарованием прочих деталей, что натура и менее художественная испытала бы форменный шок. Михаил прикрылся рукой, как бы боясь ослепнуть.
Уилла между тем застыла в стыдливой растерянности, дивясь тому, что случилось, грудь ее порывисто вздымалась.
— Ах, я совсем голая! — воскликнула юная дама. — Какая неожиданность! Я не должна была этого допускать, не должна. Что же делать?
Она стояла вся в прелестном смятении, тоненькая, немного растрепанная, с вопросительно распахнутыми глазами.
— Наоборот, совсем даже наоборот! — страстно опровергал Пискунов, он плохо соображал, что говорит. Губы его шептали в лихорадочном восторге: — Ты не голая, ты — обнаженная! Мадонна! Только созерцать, впитывать… Пусть издали! Стоять на коленях и молиться… Вздыхать…