— Гляди, в Долгоруково, похоже, пожар!
— Сухую траву жгут, — откликнулся другой.
Ко двору неслышно подъехала машина. Это приехал отец. Никита не успел даже как следует поздороваться с ним, все бросились к нему и снова запричитали.
Начались похороны.
Когда процессия подошла к концу деревни, из сарая последнего дома вышел черный бычок и заревел.
Певчие старухи держались важно. Когда они проходили посреди заброшенной деревни, из одного дома вывели под руки девяностолетнюю старуху.
— Нет запасной душеньки-то! — завыла старуха.
Певчие запели.
На кладбище оказалось, что и обед мужикам отвезли, и водку, только водка была налита в канистру и на вкус отдавала скипидаром. Девочка в белом платье скакала возле могильщиков.
Певчие старухи чинно творили обряд, сопровождая его тягучим пением молитв.
Одна из них, одетая во все белое, кинула через могилу курицу. Курица трепыхала крыльями, и тишина установилась такая, как будто кроме этого звука в весеннем воздухе все застыло, и осталось слышно только это трепыханье. Деревья еще не опушились, но сквозь сухую траву у их корней уже пробивались листья земляники. Оградки были затейливо выкрашены: прямые прутки в синий цвет, завитки — в светло-зеленый. Никита дотронулся до сломанной дверцы. Медная звездочка мерцала на земле, отражая солнце. Тихо переговаривались могильщики.
— А кто этот Кирьянов? Чьих будет? Что-то я его не помню, — говорил один.
— Младенцем умер, — так же тихо отвечал другой, и они молчали дальше.
Грачи охраняли бесконечные поля и кладбище комбайнов среди оврагов. Дети бродили среди сухих репейников и чертополохов, разглядывая вросшие в землю оранжевые скелеты допотопных монстров.
Девочки возвращались от Дерятиных. На длинном полотенце они несли тяжелый котел, и пестрые их платья хлопали на студеном ветру.
Отец попросил Никиту остаться хотя бы до завтра, а то ему самому приходилось срочно возвращаться, и было бы неудобно перед родственниками. Они обменялись несколькими словами и расстались.
Горела лампадка. Горела и на поминках, и уже к ночи, когда все разошлись по чужим домам спать.
Сначала поминали возчики и могильщики, после них — родственники. Затем поминали созванные по деревне старухи.
— Пойду, ягнят выпущу, — наконец проскрипела самая старая из них. На этом поминки разрешалось завершать.
Немного погодя бабы стали уносить перины, подушки, кур в кошелках, покрытых ватином из сундука. Тетя Нюра что-то громко кричала девочкам, но ветер относил ее слова, и она не получала ответа.
Никите было определено ночевать у Дерятиных. Войдя в сени, он увидел огромный таз, в котором купали детей. С тяжелым чувством он лег, но заснуть не мог долго. Старуха укладывала детей спать, завораживая своими нехитрыми рассказами.
— Бабушка, а что Старое сгорело?
— Старое с крайнего дома мальчишка поджег, а ветром уж разнесло. И как уж получилось, что по обе стороны сгорело. Я смотрю: «Это, никак, Долгоруково горит». Сашка верхом в школу съездила: «Это Старое». И ведь скрозь сгорело, а один плохенький домишко остался…
Все дети уже спали, только Илюша никак спать не желал, он слез с кровати и стал возиться с чахлым поросенком.
— Поиграй, поиграй, вот так, все равно сдохнет скоро! Я тебе скажу, какие тогда у нас колокола были. Это я еще в девках была, пропала у нас корова, мы поутру ее искать с мамкой. А в лесу темно, и зашли мы уж далеко. Уж к Долгорукову подходим. И время к заутрене звонить. «Маманька, это чей же теперь колокол так плохо звонит?» — «Это Долгоруковский. Какой у них колокол?!» И тут наш как зазвонил! Уж вон куда мы ушли, а его как слыхать-то! Это наш, зареченский. Таких нигде не было, как у нас, ни в Долгоруковом, ни в Большом, даже в Святогорске такого не было. И мы ходили все мимо кладбища. А там один крест был. Высокий, дубовый. Все мимо него ходили, останавливались, молитвы читали. И не только что там старухи, но и дети малые. А он, как сейчас говорят, статуя. Руки расхлестаны, гвоздями прибиты ко кресту-то, голову склонил, ноги телешом, и тоже гвоздями. Только на нем и одето, что как полотенце какое повязано, ну, так оно и надо. И куда он потом девался, уже и не знаю. Как вот война началась, так и не знаю, куда его дели. А можа, и в речку кинули.