Казалось, все препятствовало тому, чтобы Александр посетил-таки сегодня практикум профессора Рапштынского. Теперь его задержали старые гербарии, которые во что бы то ни стало необходимо было разобрать. И Александр, уже надев пальто и подготовившись выйти, уселся за стол разбирать гербарий. Понюхав засохший цветок, он не обнаружил никакого запаха, вздохнул, и, отбросив гербарий, стремглав выбежал из комнаты, улучив момент, когда страх вдруг оставил его.
До университета добрался он довольно скоро, но совершенно выбился из сил и присел на скамью возле старой липы. Он тяжело дышал, ему казалось, что он видит солнце даже сквозь закрытые веки и сквозь грубую арку ворот университетского скверика. Солнце вдруг начало живо пульсировать, и чугунный орел над аркой превратился в ворона Кошкли из старой северной сказки, которую он читал в библиотеке неделю тому назад. Ворон Кошкли взлетел и, тяжело хлопая крыльями, поплыл к солнцу.
Александр очнулся, но не стал убеждать себя, что это был только сон, такие сны были для него реальнее самой реальности, и он относился к этим видениям нежно и бережно, хотя и с немалым страхом.
Товарищей своих по университету он считал людьми недалекими и, что гораздо хуже, весьма ограниченными в своих фантазиях и не способными думать. И все же, сегодня он хотел говорить с ними, видеть их старание всячески расположить к себе старого профессора, который, несмотря на все свои знания о рефлексах, никак не может (и никто не сможет) перестать быть паяцем на нитях рефлексов собственных. Сегодня его это только умиляло, будто он сам был старичком-профессором.
В лаборатории было солнечно и тихо. Запах формалина, исходивший от высоченных шкафов, успокаивал его. Лаборатория, где предстояло изучать время рефлекса, оборудована была в пражском вкусе, весьма скромно и без излишеств. Кроме него здесь находились еще два студента, приехавших с поездом из экспедиции и успевших на занятие. Они поздоровались с Александром, и тот спросил, что за зверь сидит у них в банке, и уж не на этом ли звере будут они изучать сегодня рефлексы. Оказалось, что дело обстояло именно так. Самец далматинской лягушки, привезенный ими из Восточных Карпат, должен был послужить сегодня медицинской науке. С разрешения экспедиторов Александр бережно извлек страдальца из банки.
Гладкий, бурый, а скорее даже розовато-бежевый очаровательный самчик помещался теперь в ладонях Александра. Тот гладил его белое, с розоватым оттенком, брюхо, и брюхо тут же становилось ярко-розовым. Александр разглядывал его большой любопытный глаз и огромную барабанную перепонку с этот глаз величиной.
Вдруг лягушонок проворно выскользнул из ладоней Александра и оказался на столе. В следующее мгновенье он был уже на полу, и каждый прыжок его равнялся шагу взрослого человека. Похож он был на нежный рисунок какого-то японского художника, какого точно, Александр припомнить не мог. Экспедиторы возмутились и потребовали, чтобы Александру немедленно поймал лягушонка. Александр гонялся за ним по всей лаборатории, но поймать его было почти невозможно, потому как это самая прыгучая лягушка из всех европейских, а чтобы ее удержать в руках, требуется невообразимая ловкость и вместе с тем крепость пальцев. Он как плазма проскальзывал меж пальцев, и трудно было удержать в руках этот пульсирующий ком живой плоти.
Когда Александр ловил лягушонка, вошла пани Годлевская в своем длинном ватерпруфе и ухмыльнулась, глядя на эту сцену. Годлевская была единственной дамой на факультете, рассудительной, дотошной и одновременно безжалостной в отношении всех, и в этой способности она не уступала даже студентам-юношам. Александр в некотором смысле даже побаивался ее.
Чудом ему удалось схватить далматинского самца. Александр согрел его в ладонях, самец перестал вырываться и начал издавать пузырчатые звуки. Огромные его черные глаза, окруженные веками, тоже черными, но с мириадами золотистых вкраплений, увлажнились. И Александру показалось, будто это лягушка-принц, которая роковым образом оказалась среди людей, и его нужно было только поцеловать.
Во время небольшой вступительной лекции профессора один из экспедиторов рассказывал ему на ухо, что «этот экземпляр» лежал замороженный в погребе, и когда его вынули, у него проснулись половые инстинкты (это осенью-то!), он начала издавать звуки, а железы его набухли.
Потом все ушли в музей, и Александр остался в лаборатории один. В его воле теперь выпустить лягушонка, именно сейчас, другого момента не будет. Но что он скажет профессору? Его убежденность в королевском происхождении лягушонка не годилось, на здравый взгляд, не только для объяснения, но даже для подобия шутливой отговорки. Он приостановился, чтобы собраться с мыслями, и только было собрался отпустить лягушонка, как услышал в коридоре шаги.