Мы перешептываемся.
— Не думаю! — говорю я.
— А чего ты тогда смеешься?
— Лично я смеюсь над проклятой судьбой, которая заставила меня войти в этот магазин, откуда пока нет выхода, и я предполагаю, что вы оба вошли так же, как и я, с лучшими намерениями. А это, согласитесь, выглядит смешно.
Мужчина, все еще глубоко дыша, взял слово:
— Во-первых, это слишком большая наглость с вашей стороны считать меня вором, и я могу сказать, что это очень меня нервирует. Я могу подать на вас в суд за такое оскорбление, как только мы выйдем отсюда, а если мы не выйдем, я буду вынужден требовать сатисфакции на этом самом месте.
Мне пришлось как-то оправдываться.
— Ни разу, ни вслух, ни про себя, ни единым словом я не назвал ни вас, ни даму ворами. Я не понимаю, почему вы настаиваете на такой квалификации.
После короткой паузы, во время которой было заметно, что она пытается придумать что-то умное, женщина добавила, что просто хотела подушиться.
— Я просто хотела подушиться, — сказала она.
По ее словам, она любит дорогие ароматы и, когда она увидела открытый магазин, зашла подушиться, намереваясь потом пойти себе дальше. Она и раньше так делала в парфюмерных магазинах по всему городу.
Я просто оторопел, потому что это было какое-никакое, но алиби, которое казалось более сильным и более аргументированным, чем мое — незамысловатое и малоубедительное. Кто вообще мог поверить, что я вошел сюда в результате неправильно разрешенной дилеммы?
— Насколько я помню, я вовсе не называл вас ворами, — повторил я, чтобы подчеркнуть то, что уже сказал однажды и что, возможно, так и не было услышано.
— Неправда. Вы смеялись надо мной, потому что думали, что я оказалась здесь по тем же причинам, по которым здесь оказались вы, а всем понятно, то есть у вас просто на лбу написано, что вы вошли как обычный преступник и никак иначе.
Я зашептал чуть громче:
— Если я преступник, то преступники и вы оба, потому что вы несанкционированно проникли сюда, где вам не место. Аргументы женщины слишком слабы, чтобы им кто-нибудь поверил.
Бородач взял инициативу в свои руки, во-первых, чтобы успокоить ситуацию, а во-вторых, чтобы поставить себя над нею.
— Ты, чувак, понятия не имеешь, кто я такой и в какую неприятность ты сейчас вляпался. А когда узнаешь, то реально пожалеешь, что на свет родился.
— А что я должен узнать? — спрашиваю я.
Он сначала посмотрел на женщину, которая в тот момент устремила взор в потолок, потом на меня и, глазом не моргнув, заявил:
— Я из службы безопасности.
8.
О лжи
Есть люди, которые умеют лгать, и люди, которые лгать не умеют. Однако и в одном, и в другом случае ложь присутствует. Те, кто умеют лгать, испытывают определенное удовольствие от того, что могут кого-то обмануть. Ложь кроется в самых сокровенных глубинах человеческого бытия, и лишь от обстоятельств зависит, когда она выйдет наружу — раньше или позже. Раньше она проявляется у тех, кто умеет лгать, а позже у тех, кто этого не умеет. Другими словами, нет никого, кто бы не лгал. Так что не нужно никаких детекторов лжи, необходимо просто, чтобы все парламенты в мире приняли закон, в котором будет сказано, что каждый человек в мире рано или поздно солжет и что ложь существует. Это сэкономит много бюджетных средств, которые сейчас тратятся на покупку оборудования для выявления лжи. Никто не сможет выступить против закона, определяющего человека как лживое создание. Конечно, у оппозиции будут замечания, и она будет утверждать, что такой закон на самом деле наносит удар по достоинству и гордости определенного числа людей, о которых действительно можно сказать, что они вообще не лгут, а если и лгут, то просто по невнимательности. После этого нельзя будет одной и той же мерой мерить лжеца, ограбившего банк, и лжеца, сказавшего сыну, что у него болит колено и поэтому он не может сегодня поиграть с ним в футбол, скрывая за мнимой болезнью простую лень. Оппозиция может быть права, но ее противники все равно примут закон, раз они у власти. Ведь и для власти, и для оппозиции к власти этот закон будет полезен для утверждения собственных политических интересов.
9.
После заявления этого человека о том, что он является представителем службы безопасности, а также после появления у меня подозрений, что он лжет, последовала короткая неформальная дискуссия между мной и так называемым защитником порядка, в которой мы — я с помощью ясных вопросов, а он с помощью туманных ответов — попытались предоставить друг другу имеющиеся аргументы — каждый в свою пользу, пытаясь выяснить, кто прав, а кто виноват. Конечно, я не стал озвучивать перед ним свое небольшое эссе о лжи, потому что мог быть неправильно понят, а это могло иметь негативные последствия для состояния моего здоровья. По этой причине в ходе разговора я в основном задавал мужчине вопросы касательно того, почему же он как представитель законной силы, легально осуществляющей террор в отношении мирных граждан, не хочет немедленно встать и включить свет в магазине, известить о ситуации вышестоящее руководство и вызвать подкрепление, с помощью которого я, благодаря применению ускоренной процедуры, был бы немедленно задержан и как преступник увезен в неизвестном направлении, после чего обо мне никто и никогда бы не услышал, не смог бы получить обо мне никакой информации, и, быть может, через несколько дней какие-нибудь несчастные рыбаки обнаружили бы мое бездыханное тело неторопливо плывущим по грязным водам реки Вардар.