Иудей. А! Это другое дело. Я хочу закрыть занавеску, они не должны слышать то, что я собираюсь сказать. (Закрывает занавес.)
Грек. Я знаю, что у тебя на уме.
Иудей. Они боятся, потому что не знают, чего ждать. Когда Иисуса схватили, они усомнились в том, что он Мессия. Мы сможем найти утешение, но для Одиннадцати всегда существовали либо свет, либо тьма.
Грек. Потому что они значительно старше.
Иудей. Нет, нет. Тебе достаточно лишь взглянуть в их лица, чтобы понять, что они предназначены для того, чтобы быть святыми. Больше они ни на что не годны. Над чем ты смеешься?
Грек. Нечто, что я вижу за окном. Там, в конце улицы, куда я показываю.
Они стоят рядом и смотрят в глубину зрительного зала.
Иудей. Я ничего не вижу.
Грек. Гора.
Иудей. Это Голгофа.
Грек. И три креста на вершине. (Смеется.)
Иудей. Прекрати. Ты сошел с ума — не знаешь, что делаешь. Ты смеешься над Голгофой.
Грек. Нет, нет. Я смеюсь потому, что они думали, будто пригвождают к кресту руки живого человека, но все это время там был только призрак.
Иудей. Я видел, как его похоронили.
Грек. Мы, греки, понимаем такие вещи. Ни одного бога никогда не хоронили, ни один бог никогда не страдал. Лишь кажется, что Христос родился, лишь кажется, что он ел, спал, ходил и умер. Я не собирался говорить тебе об этом, не имея доказательств[7].
Иудей. Доказательств?
Грек. У меня будут доказательства до наступления ночи.
Иудей. Ты говоришь бессвязно, но и собака, потерявшая хозяина, может лаять на луну.
Грек. Ни один еврей не сможет этого понять.
Иудей. Это ты не понимаешь, а вот я и те люди там, возможно, наконец-то начинаем понимать. Он был просто-напросто человек, самый лучший из людей, живших когда-либо. Никто до него не сострадал так человеческим несчастьям. Он проповедовал приход Мессии и думал, что Мессия возьмет их все на себя. А однажды, будучи очень уставшим, может быть после длительного путешествия, он решил, что он и есть Мессия, потому что из всех судеб эта казалась самой ужасной[8].
Грек. Как мог человек осознавать себя Мессией?
Иудей. Было предсказано, что он будет рожден женщиной.
Грек. Сказать, что женщина может родить Бога, выносить его в чреве, вскормить собственной грудью, купать его, как купают всех прочих детей — это самое чудовищное богохульство.
Иудей. Если бы Мессия не был рожден женщиной, он не смог бы прощать людские грехи. Каждый грех порождает поток страданий, но Мессия прощает все.
Грек. Каждый грех человека — это его собственность, и больше никто не имеет на него права.
Иудей. Мессия способен избавить человека от страданий, как если бы все они собрались в точке и в одно мгновение исчезли под зажигательным стеклом.
Грек. Мне не по себе от этого. Самое ужасное страдание как объект поклонения! Ты впечатлен этим, потому что у твоего народа нет статуй.
Иудей. Я сказал тебе, о чем думал после того, что случилось три дня назад.
Грек. А я утверждаю, что гробница пуста.
Иудей. Я видел, как его понесли на гору и как за ним закрыли гробницу.
Грек. Я послал туда Сирийца, чтобы доказать, что в ней ничего нет.
Иудей. Ты знал об опасности, в которой мы все находимся, и все-таки ослабил охрану?
Грек. Да, я рисковал нашими жизнями и жизнями апостолов, но то, что может выяснить Сириец, гораздо важнее.
Иудей. Все мы теперь не в здравом рассудке.
Грек. Что-то, о чем ты не хочешь говорить?
Иудей. Я рад, что он не был Мессией, Нас бы всех обманывали до конца жизни, или мы узнали бы правду слишком поздно. Кому-то нужно было пожертвовать всем для того, чтобы божественное страдание проникло в его мозг и душу и очистило их.
Слышен звук трещоток и барабанов, сначала короткими порывами между предложениями, затем они становятся все более продолжительными.
Иудей. Кто-то должен был отказаться от всей земной мудрости и ничего не делать по собственной воле, чтобы могло существовать только божественное. Богу нужно было овладеть всем. Это, наверно, ужасно, когда ты стар и смерть совсем близко, думать обо всем, от чего ты отказался; думать, может быть, большей частью о женщинах. Я хочу жениться и иметь детей.
7
Взгляд Грека на природу Христа близок монофизитству (от греч. monos — один и physis — природа), возникшему в Византии в пятом веке. Основателем монофизитства считается константинопольский архимандрит Евтихий, который учил, что Христу присуща только одна природа — божественная, а не две — божественная и человеческая, как утверждали представители официальной церковной ортодоксии.
8
Это мнение Иудея восходит к арианству, раннехристианской ереси, названной по имени александрийского пресвитера Ария (256–336 гг.). Согласно его учению, Христос, хотя и был совершенным человеком, все же не был Сыном Божиим. Он — Сын Божий «не по существу, а по благодати». Вечным в Троице оказывался только Бог-отец, Сын (Логос) — Его творением, который, в свою очередь, порождает святого духа.
Мне самому не дает покоя одна шокирующая мысль, засевшая у меня в голове.