Старое обвинение Церкви в том, что она быстро обустроилась и стала комфортабельной и буржуазной и что, параллельно с этим, усилился элемент «телесного» в доктрине воскресения, лишено всякого основания[1809]. Как бы то ни было, положение действительно изменилось. Какой римский император стал бы преследовать кого–то за чтение Евангелия от Фомы? Какие местные власти почувствовали бы угрозу в проповеднике, который излагает Послание к Регину или «Толкование о душе»?[1810]
В–третьих, и это связано с предыдущими пунктами, примечательно, что от Павла до Тертуллиана основные истолкования воскресения тела постоянно опираются на тексты Ветхого Завета. Эти тексты не всегда одни и те же; авторы открыты для экзегетических нововведений; но всегда в этих истолкованиях присутствует одна и та же стержневая вера: что Бог, который открылся в Иисусе Христе, Бог, который воскресил его из мертвых и так же воскресит весь его народ, был Богом Авраама, Исаака и Иакова, чаяния которых исполнились в смерти и воскресении Иисуса и теперь совершатся в этом мире. Столь же примечательно и то, что, кроме случайных упоминаний (не тех же отрывков, что у основного направления христиан), гностические и подобные им писания избегают Ветхого Завета как чумы. Даже когда они не стоят открыто на позиции вроде маркионитства (всецело отвергая иудеев, их Бога и их предание), они как будто хотят показать, что духовность, о которой они толкуют, или Иисус, в которого они верят, или какие–то события, с ним произошедшие, или будущая надежда, которую они питают, не имеют никакого отношения к Израилю, иудеям, патриархам и Писанию.
Из всего этого должно стать очевидным, какое место эти документы занимают в истории мысли и в богословии. Невозможно не прийти к выводу, что слова о «воскресении» в том смысле, в каком они употребляются в Послании к Регину и подобных документах, — это поздняя радикальная модификация языка христиан. Эти документы пытаются сохранить ключевой христианский термин, наполняя его новым содержанием. «Воскресение» и родственные ему слова никогда — ни у язычников, ни у иудеев — не несли того смысла, который эти документы им приписывают; единственное объяснение тут таково: эти авторы не решились отбросить само слово, поскольку хотели выглядеть разновидностью христиан, но его употребление невозможно обосновать изначальной традицией.
Это, разумеется, не значит, что не существовало дохристианского «гнозиса». Но это другой вопрос[1811]. Важно то, что весь корпус Наг–Хаммади и подобных документов не представляет параллельного направления иным ранним источникам, тому, что мы находим в траектории движении от Павла до Тертуллиана[1812]. Это совершенно новое движение, которое недвусмысленно отсекло корни веры в «воскресение» иудаизма, с его Писанием, его доктриной творения и суда, его социальной ситуацией перед лицом гонений от имперских властей. Этот тип духовности, хотя тут все еще и произносится имя Иисуса, оставил в стороне именно то, что сделало Иисуса тем, кем он был, и что сделало первых христиан такими, какие они были.
1809
Например, Робинсон (Robinson 1982, 6), приписывая некоторую «левизну» гностицизму II века (который, по его словам, вышел из предшествующего апокалиптического радикализма) в противоположность процессу, в рамках которого «христианство господствующего направления стандартизировалось, утвердилось, обустроилось и передвинулось ближе, как имеют обыкновение секты во втором и третьем поколениях, к основному потоку культурной среды». Представьте себе, что сказали бы в ответ Игнатий, Поликарп или Юстин, готовые к мученичеству, чтобы понять полную безосновательность такой картины, — и можно только удивляться, чем же она так привлекательна для ученых последнего поколения.
1810
Об отсутствии гонений на гностиков в связи с их неверием в воскресение см. Bremmer 2002, 51 сл., который цитируется в Frend 1954 и в Holzhausen 1994. См. также Pageis 1980. Ириней
1812
Претенциозное утверждение Robinson 1982, 87, что гностическое представление о «воскресении» (которое он описывает так: «Для Иисуса — восстать в бестелесном сиянии, для посвященных — пережить этот вид воскресения в экстазе, и ради такой религиозности затемнить значение речений Иисуса посредством перегруженных герменевтикой диалогов воскресшего Христа со своими учениками–гностиками», — яркое резюме для этих текстов) столь же