Схиллебекс, конечно, — не единственный ученый, предложивший теорию такого рода, тут можно привести и другие примеры, которые не стали предметом вышеприведенной критики[2205]. Однако он представляет это на правления мысли во всей полноте, и важно показать, что и в своей главной структуре, и в многообразных деталях эта теория не способна объяснить то, что произошло. Подобно теории «когнитивного диссонанса», теория глубинного религиозного опыта первых христиан, переживания, которое лишь постепенно переросло в (обманчивые) слова о телесном воскресении, никак не объясняет возникновение веры первых христиан[2206].
4. Необходимое условие
Рассмотрение двух широко известных альтернативных объяснений того, как возникла вера первых христиан в воскресение Иисуса, заставляет меня снова обратиться к пункту 6 в доказательстве I, приведенном в начале этой главы. Пустой гроб и «встречи» с Иисусом в своем сочетании дают нам не только достаточное условие возникновения раннехристианской веры, но, по–видимому, также и необходимое. Никакие иные теории историков не имеют силы объяснить нам эти феномены.
Конечно, это не будет доказательством логическим или математическим. Историк никогда не бывает в положении Пифагора: последнему было мало чертить все больше и больше прямоугольных треугольников и демонстрировать, что квадрат гипотенузы всегда составляет сумму квадратов двух других сторон; он составил теорему, доказывающую, что так должно получаться всегда, в любом случае. С историей дело обстоит иначе. Почти ничего невозможно исключить с абсолютной уверенностью: в конце концов, история — это в основном изучение необычного и неповторяющегося. Так что мы ищем скорее высокую вероятность, а этого можно достичь, рассмотрев все возможности, все предположения и задав себе вопрос, насколько хорошо они могут объяснить феномен. Всегда возможно, что, размышляя о воскресении, кто–то найдет то, чего желают видеть скептики и критики, — такое объяснение, которое дает достаточное условие для возникновения раннехристианской веры, но которое, поскольку оно соответствует эпистемологическим и онтологическим категориям пост–Просвещения или даже просто основным языческим категориям, не вызывает никакого переполоха в тихом семействе критиков. Однако стоит заметить, что, невзирая на отчаянные попытки многих ученых двух последних столетий (если не упоминать критиков прошлого, начиная с Цельса), такого объяснения найдено не было. Первые христиане не придумали пустой гроб и «встречи», то есть «видения» воскресшего Иисуса, дабы объяснить веру, которая у них уже была. Но они обрели эту веру благодаря этим двум феноменам, сошедшимся в одной точке. Никто ничего подобного не ожидал; никакой опыт обращения не произвел бы таких представлений; никто бы их не придумал, — неважно, в какой мере они испытывали вину (или прощение), неважно, сколько часов они прокорпели над Писаниями. Думать иначе — значит прекратить заниматься историей и войти в мир наших собственных фантазий, в новый когнитивный диссонанс, где неумолимый модернист, страшно обеспокоенный тем, что постпросвещенскому мировоззрению, похоже, угрожает неминуемое падение, тем не менее, изобретает стратегии для того, чтобы его как–то укрепить[2207]. С точки зрения же доказательств, которые обычно принимают историки, разбираемый нами случай, а именно: сочетание пустого гроба с явлениями как условие возникновения раннехристианской веры, — столь же надежен, как и другие весомые доказательства в этой науке.
Такое заключение дает надежную рамку, в которую должны вписаться некоторые иные, небольшие, но значимые исторические свидетельства. На них часто указывают, и мы описали их детальнее выше, в главе 12. Сами по себе они не вынуждают нас интерпретировать факты определенным образом, однако они сильно укрепляют гипотезу пустого гроба плюс явления. Во–первых, христиане очень рано начали рассматривать первый день недели как свой особенный день. Во–вторых, нет никаких свидетельств о том, чтобы кто–то из них почитал гробницу Иисуса. И то, и другое мы уже обсуждали в главе 12.
2205
Обзор «натуралистических» теорий и сопутствующей полемики см., например, в Habermas 2001.
2206
Гоулдер (Goulder 1996) сочетает теорию на манер Фестинжера о поддержании «коллективного обмана» с теорией на манер Схиллебекса о «видениях, вызвавших обращения» Петра и Павла. Обе ее части, таким образом, неубедительны. Дейвис (Davis 1997, 146) хорошо определяет суть дела: «То, что они видели, — был Иисус, не самозванец, или галлюцинация, или скопление эктоплазмы, или некая интерактивная голограмма».
2207
Гоулдер (Goulder 1996, 54сл.) — наглядный пример такой тенденции. «Нам следовало бы, — пишет он, — всегда предпочесть естественную гипотезу [в противовес сверхъестественной], или же мы впадем в суеверие». Само по себе разделение на естественное и сверхъестественное, как и почти полное отождествление «сверхъестественного» с «суеверием», — это пугала, поставленные мыслью Просвещения на своих полях, дабы отпугнуть любого, кто просто следует за исторической аргументацией. Пришло время, когда птицы научились не обращать на это внимания. Еще один пример дается в Williams 1998.