— Принимай гостей, честной народ! — крикнул Фэт-Фрумос.
— Почему не принять, коли вы люди добрые.
— Как же не добрые! Я Фэт-Фрумос, а малыша этого зовут Прикинделом. Доброго вам вечера!
— И вам того же!
— А чей это замок?
— Дафина-царя.
Тут прибежал слуга и сказал, что царь увидел путников из окна и зовёт их к себе погостить в замке три дня и три ночи.
— И рады были бы, да больше одной ночи не можем, — ответили гости.
Спешились витязи, вошли. Глядят и удивляются. Сад перед дворцом вроде бы и на сад не похож. Цветы стоят грустные, головки склонили к земле, птицы еле-еле попискивают, на ветках съёжились. Повсюду такая печаль и уныние, словно в доме кто умер.
— Что это с цветами да с птицами приключилось? — удивлялся Прикиндел. — Отчего они такие печальные?
— Войдём в дом, там, наверное, всё узнаем, — ответил Фэт-Фрумос, который и сам ничего не понимал.
Дафин-царь с молодой женой своей Кирой Киралиной уже поджидал их на мраморных ступенях дворца. Ласково обняли они гостей, приветили их как могли, но глаза у них были грустные-грустные, да и голоса звучали невесело.
— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — молвил царь. — Мы ещё издали тебя узнали по посадке молодецкой, по коню богатырскому. Входи в наш дом, утоли голод и жажду, отдохни с товарищем своим Прикинделом, о чьих доблестях мы тоже немало наслышаны…
Гости вошли в замок. Царские слуги отвели их в баню и принесли им новую одежду: старая-то поизносилась, Кусты и колючки лесные порядком её истрепали. На могучие плечи Фэт-Фрумоса Дафин-царь повелел накинуть поверх золотого нагрудника с изображением солнца плащ с вытканным на нём цветущим лугом, а Фэт-Фрумос преподнёс царю свой, на котором серебряными нитками было вышито небо в звёздах да месяц-рогаль.
Потом гостей пригласили к столу и стали потчевать их разными яствами. Да только веселья настоящего в трапезной не было. А если кто и смеялся, так будто сквозь слёзы.
Когда пир кончился, стал было Фэт-Фрумос рассказывать хозяевам о своих приключениях, о подвигах Прикиндела, но вдруг увидел в нише стены каменного человека с грустными глазами и с лицом, похожим на Дафина-царя. Заметил царь, на что смотрит Фэт-Фрумос, и закручинился пуще прежнего, а за ним и Кира Киралина.
Фэт-Фрумос притворился, будто ничего не заметил. Не в его привычках в чужие дела вмешиваться, коли о том его не просят, да только Дафин-царь и сам уже решил поведать гостям свою тайну. Может, на сердце легче станет.
— Вижу, вы заметили этого каменного витязя, — сказал он. — Так знайте же, что был он когда-то живым человеком и в камень обратился по моей вине. Это мой молочный брат Афин. Был он мне верным другом, делил со мной и горести и радости, спас от множества бед. Без него не видать бы нам с Кирой Киралиной счастья. Но я, жестокосердный, поверил наветчикам, которые донесли мне, что он входил украдкой в покои царицы, хотел унести сокровища, привезённые мной из Страны Закатного Солнца. И напал на меня неистовый гнев. Велел я схватить его и тут же отрубить повинную голову. А бедный Афин лишь об одном попросил меня: дозволить ему сказать перед смертью последнее слово.
«Пресветлый царь, — начал он, — прежде чем я умру, я хочу, чтобы ты узнал всю правду. Верно, я пробрался в покои нашей государыни Киры Киралины, но не затем, чтобы унести сокровища, а чтобы спасти ей жизнь. Послушай же мой рассказ, а как только я его закончу, свершится проклятие:
Кто услышит,
Кто другому перескажет,
Камнем бездыханным ляжет…
Не хочу я, чтобы ты повинен был в моей смерти. Лучше сам, открыв тебе тайну, усну вечным сном».
Я дозволил ему говорить. Тогда Афин вошёл в эту нишу, где вы теперь его видите, начал свой рассказ, и вот что поведал.
Жили-были когда-то царь с царицей, и родился у них сын, здоровый, пригожий — радость в молодости, опора в старости. Назвали они его Дафин. В ту же ночь разрешилась от бремени и жена садовника. Младенца нарекли Афином, а так как царица была плоха здоровьем, юного Дафина отдали на попечение садовнице.
Так царский сын стал получать то молоко, которое полагалось одному Афину. А кто хоть раз поступился своим ради другого, будет делать это всю свою жизнь. Сын садовника исполнял все прихоти царевича: прислуживал ему, изображал жеребёнка, если тому хотелось скакать верхом, или козу, когда Дафину угодно было сыграть в чехарду. Шли годы, дети подрастали. Они до того походили друг на друга, словно и впрямь были родными братьями. И не было большей радости для Афина, чем исполнять волю названого брата. Он не пожалел бы для него и самой жизни.