Здесь всегда собиралась деревенская мелкота, ребята от пяти до восьми лет. Они играли на выгоне, потому что весь скот в деревне давно околел или хозяева забили его. Кое-кому Гогу давал поносить очки. Сперва счастливый избранник таращился на солнце, изумлённо ойкая, и тут же припускал куда глаза глядят, мчался к орешнику или к кустам шиповника. А кое-кто даже убегал с выгона и добирался до кукурузного поля, где разглядывал каждый початок и видел, что он зелёный, но, когда проводил по нему пальцами, чувствовал, что тот совсем засох. Мальчишка дивился такому чуду, однако недолго ломал голову над разгадкой, оставляя это на потом. Он бежал к плетям тыкв, радовался тому, что они тоже зелёные, но руками их уже не трогал, а летел, дальше, к делянкам картофеля или фасоли.
Гогу бежал следом и требовал свои очки обратно. А тот, кому он их дал, обычно умолял оставить их ему «ну хотя бы до того сливового» или «до того орехового дерева». Поломавшись, Гогу разрешал. Добежав до дерева, мальчишка, как правило, просил позволения ещё покружиться на месте и принимался вертеться волчком, поддерживая пальцами очки, чтобы не упали. Он кружился всё быстрее и быстрее. Наконец кукурузные и пшеничные поля, деревья и дома сплетались в сплошной зелёный хоровод и сливались с небом, тоже зелёным, так что казалось, что находишься под огромным листом ореха. Даже воздух как будто становился зелёным и плотным, как шёлк; хотелось притронуться к нему пальцами, и руки невольно тянулись вперёд, чтобы коснуться этого шёлка. Тогда Гогу быстро хватал очки и передавал их другому. А мальчишка, перестав кружиться, сначала стоял, пошатываясь, а затем валился на землю и крепко зажмуривался: ему хотелось ещё хоть ненадолго задержать зелёный цвет под смеженными веками. Только теперь, лёжа на земле, он чувствовал, как больно исколол и занозил ноги, пока бездумно-радостно мчался с очками на глазах. Раньше он не ощущал боли, а теперь ноги щипало и жгло, будто в наказание за недозволенную проделку.
Так всё лето дети каждый день собирались на выгоне только для того, чтобы полюбоваться миром сквозь зелёные стёкла.
Однако едва только Гогу убедился, что на его очки находится много охотников, как он зазнался и заявил, что будет давать их лишь за кусок хлеба с ладонь величиной либо за две пригоршни пшённой каши. Есть он не хотел — у него дома еды было вдоволь, — просто он был очень жадным и ничего не одалживал даром.
С тех пор многие дети, к удивлению родителей, стали вставать из-за стола раньше обычного. Даже не проглотив всю похлёбку, они вскакивали и прокрадывались за дверь, бережно пряча что-то в руке.
Тот день, когда случилась история, которую мы вам сейчас расскажем, с утра был как будто самым обыкновенным и ничем не отличался от других. И всё-таки Додец многому тогда удивился. Сначала тому, что мама позвала его обедать раньше обычного. Кроме того, за столом отец не стал в десятый раз напоминать, как во время войны солдаты ели мелко нарезанные коренья и листву яблонь. Да и мама не повторяла, что от хлеба следует отщипывать только крохотные кусочки. Но пуще всего мальчика поразило то, что он получил краюху хлеба куда больше, чем когда-либо. Додец тут же прикинул, что ему должно хватить с лихвой и чтобы наесться досыта, и чтобы расплатиться с Гогу за очки.
Вся семья сидела на маленьких табуретках вокруг низкого стола, посредине которого стоял горшок с похлёбкой из щавеля. Додец старательно ел, подставляя под ложку хлеб. Все молчали. Наконец отец спросил:
— Скажи, Додец, с каких пор ты не ел что-нибудь вкусное?
Мальчик задумался над странным вопросом:
— Ты сам знаешь…
— Конечно, знаю. Просто я хотел услышать, помнишь ли ты, когда это было. А что бы ты хотел поесть сегодня вечером?
Додец чуть было не сказал: мамалыгу с укропом, но подумал, что отец спрашивает в шутку, и отчётливо выпалил:
— Суп из барашка с петрушкой, утку с капустой, а на третье (он слышал об этом блюде от отца) — пончики с маком.
Отец не обиделся на шутливый ответ сына и задумчиво произнёс:
— А я-то думал, что ты скажешь спасибо и за простую мамалыгу. Но коли так…