Влас Михайлович Дорошевич
Воскрешение А.К. Толстого[1]
* * *
Один знатный, но образованный иностранец, приехавший в Петербург, говорил одному петербуржцу:
– Конечно, что больше всего меня интересует, – это ваш драматический театр. Мне будет интересно увидать на вашей образцовой сцене Пушкина.
– Не дают!
– Лермонтова?
– Не дают.
– Алексея Толстого?
– На образцовой сцене не дают.
– Тургенева?
– Так, иногда, кое-как… А вообще не дают!
– Ну, Островского!
– А вы долго здесь проживете?
– Месяца три.
– Вряд ли увидите. В полгода раз! А то не дают!
– Престранный, однако, черт возьми, у вас драматический театр! – сказал знатный иностранец.
Действительно, престранный, черт возьми, у нас драматический театр!
Дирекция жалуется на то, что нечего ставить. Актеры на то, что нечего играть. Публика на то, что нечего смотреть.
И все лучшие русские писатели исключены из репертуара.
Словно правило какое-то:
– Раз великий писатель – вон его. Это – сцена для посредственностей.
Говорят:
– Ведь театр существует для публики. А публика желает новинок. Извините! Но в хорошем исполнении «Борис Годунов», «Каменный гость», «Маскарад», «Дон Жуан» – были бы для публики новинками.
– Почему, – спрашиваете вы, – не дают исторической трагедии Пушкина? Ведь все исторические трагедии Алексея Толстого имеют же успех, заинтересовали же публику. А ведь тоже не вчера написаны вещи. Не «новинки».
– Да, – отвечают вам, – видите, тут разница. Трагедий Толстого публика, по невежеству своему, не знает. Не играли их, ну, и не читал никто. Это для нее новость. А пушкинского «Бориса Годунова» в школах читают. Всякий знает, в чем дело, и чем пьеса кончится. Зачем же он пойдет смотреть?
Но, позвольте, нельзя же ведь рассчитывать только на невежество публики и ему одному служить.
Ну, делайте опыт. Может быть, это будет иметь успех.
Ведь делаете же вы опыты постановки всевозможной трухи всевозможных драмоделов, – трухи, которая сегодня пройдет, завтра ее отпоют в газетах, а послезавтра она сойдет с репертуара!
Почему можно делать опыты постановки пьес Ивановых, Петровых, Сидоровых, – и нельзя делать опытов постановки пьес Пушкина, Лермонтова, Толстого.
– Позвольте! Чего ж вы кипятитесь не во время? Ведь сегодня же идет толстовский «Дон Жуан»![2]
Сегодняшний день действительно мог бы быть историческим днем.
Вынимается из-под спуда произведение дивное, полное глубины мысли и красоты формы. Одно из лучших, из самых художественных произведений в русской литературе.
Актер умный, талантливый, образованный, умеющий вдуматься в то, что он говорит, умеющий читать отличные стихи, умеющий создавать поэтические образы, а не просто играть самого себя в пиджаке, – когда такой артист появится на нашей сцене, – найдет для себя в роли Дон Жуана материал для тонкой, художественной, философской работы, источник вдохновения, творчества.
Будущий историк театра изумится:
– Как это они, имея в своем распоряжении такое превосходное художественное произведение, – играли какую-то дребедень?!
И все-таки никто не назовет 27-е января 1901 года историческим днем для русского театра. Ни дирекции не пришла мысль:
– Надо поставить толстовского «Дон Жуана».
Ни одному актеру не пришла мысль поставить в бенефис это замечательное произведение.
«Дон Жуан» не соблазнил никого в театре.
Его ставит Литературный Фонд.[3]
Конечно, совершенно естественно, что литераторы ставят в свой спектакль литературное произведение.
Но было бы естественно и актерам, и дирекции тоже не быть совсем чужими литературе.
Сегодняшний спектакль – это только уступка литераторам.
Пришла литераторам «фантазия» поставить «Дон Жуана». Дирекция и артисты, скрепя сердце, согласились.
Скрепя сердце, – потому что «Дон Жуан» ставится на один спектакль!
В репертуаре следующей недели нет уже «Дон Жуана».
До такой степени дирекция, очевидно, уверена в том, что «Дон Жуан» успеха иметь не будет.
А между тем она ошибается.
У всякой просвещенной публики это произведение будет иметь успех.
А у доброй публики Александринского театра, вызывающей даже Шекспира, – в особенности.
Давайте держать пари, что будут вызывать «автора».
Тот человек, который бы вскочил сегодня в Александринском театре и крикнул бы:
– Господа! Пошлем приветственную телеграмму в Ясную Поляну!
Имел бы у александринской публики сегодня колоссальный успех. Александринская публика будет тронута:
– А Толстой-то! В стихах писать начал!
2
3