— Я много интересного слышал о вашем деде от Боярской, — замечает Олег. — С большим уважением отзывается она о нем.
— Да, дед у меня замечательный человек. Ему уже около восьмидесяти, а он все еще полон любопытства к жизни и людям.
— Он по-прежнему в Благове?
— Да, там. И мало того — все еще «при семинарии», как он выражается. Сам хотел было от них уйти, но ректор лично упросил остаться. «Куда, говорит, вам в ваши годы? Будете у нас просто так, безо всяких обязанностей. Только на встречах с иностранным духовенством прошу обязательно присутствовать». Дед у меня с юмором. «Я, говорит, им нужен на этих встречах, как «четвертый человек» в отечественном православии, дабы не отстать в этом отношении от католической Европы».
— А что это за «четвертый человек»? — любопытствует Олег.
— Открыл его и описал католический ксендз Роберт Давези в своей книге «Улица в церкви». А ультраконсервативный кардинал Оттавиани охарактеризовал его как христианина, стремящегося произвести революцию в церкви, «маленького коммуниста в церковной ризе». Очень язвительно сказано.
У Олега мысли сейчас о другом, но он понимает, что Десницыну нужен собеседник на все еще волнующую его тему о религии, и он спрашивает:
— Это, стало быть, что-то вроде собирательного образа критически мыслящего католика?
— Вернее, католика, критически относящегося к католической церкви и заинтересованного в ее обновлении, — уточняет Десницын.
— А этому «четвертому человеку» предшествовал, наверное, «первый человек»?
— «Первый человек» — христианин был вполне удовлетворен всеми догмами церковного учения и не обращал внимания на многочисленные несуразности. Но он пережиток прошлого. «Второй человек» появился в католической церкви, уже пораженной коррозией, значительно позже. Однако он еще надеялся, что она сможет приспособить свои учения к духовным и иным потребностям нового времени. «Третий человек» уже ничего не ждал от церкви и ни на что не надеялся.
— А «четвертый человек», наверное, уже бунтует?
— Да, «четвертый» бунтует, но он, как пишет ксендз Давези, все еще остается в церкви, чтобы совершить в ней революцию, так как в ее нынешнем виде она представляется ему до такой степени прогнившим институтом, что самое лучшее, что можно ей пожелать, это смерть.
— Ого, как решительно настроен этот «четвертый человек»! — невольно восклицает Олег.
— И не только в адрес церкви, но и в адрес самого наместника святого Петра — папы Павла Шестого. «Четвертый человек» недоволен его единовластием. Он домогается коллегиальной организации высшей власти в церкви и отказа папы от внешней пышности. Дело доходит даже до неуважительного обращения на «ты» в письмах к «наместнику бога на земле» и забрасыванию камнями его автомашины, как это случилось, например, в Сардинии… Но вот мы и приехали!
— Сейчас направо, — говорит Десницын шоферу, — и, пожалуйста, помедленнее. Видите тот дом на углу? — поворачивается он к Олегу. — Два освещенных окна на втором этаже — это в квартире Грачевых. Я думаю, нам надо проехать немного подальше и там остановиться.
Они так и делают. Потом переходят на другую сторону улицы и внимательно всматриваются в окна Грачевых. Но сквозь их плотно задернутые занавески ничего не могут рассмотреть. А когда проходят мимо фонаря, Олег смотрит на свои часы — уже одиннадцать.
— Пожалуй, Анатолий еще там, — говорит он Десницыну. — Грачеву ведь рано на работу, и он давно бы лег спать, если бы у них никого не было. А Анатолию пора бы уже домой.
— Давайте походим еще немножко, может быть, он скоро выйдет…
Но в это время открывается дверь одного из подъездов дома, в котором живут Грачевы, и на улице появляется Анатолий. Олег тотчас же узнает его по высокому росту и широким плечам. А рядом с ним еще кто-то, коренастый и сутуловатый.
— Неужели он с Грачевым? — шепчет Олег. — Да, похоже, что с ним. Проводить вышел до автобусной остановки или еще куда?…
Они осторожно идут следом за Анатолием и Грачевым по другой стороне улицы, внимательно всматриваясь в каждое их движение. На углу Конюховской и Раздольной, по которой ходят автобусы, Ямщиков прощается с Грачевым.
— До остановки теперь недалеко, а вон и автобус, кстати, — слышат они голос Анатолия. — А ты иди, Павел, время позднее, спать не так уж много осталось.
— Ну, будь здоров! — протягивает ему руку Грачев. — Да не забудь об уговоре.
— Все будет, как условились, — обещает Анатолий. — Я своих слов на ветер не бросаю.
Рудаков с Десницыным заходят в темную подворотню, пропуская возвращающегося к себе Грачева. А как только он проходит, спешат к остановке и едва успевают вскочить в подошедший автобус.
18
Машина плохо освещена, и Анатолий, кажется, не узнает их. Он уже успел оторвать билет и сесть на второе от входа сиденье. Олег с Десницыным устраиваются сзади. В автобусе, кроме них, только две пожилые женщины у самой кабины шофера.
Едва Олег собирается окликнуть Анатолия, как вдруг он сам, не оборачиваясь к ним, произносит:
— Привет, гасконцы!
— Узнал, значит! — радостно восклицает Олег, хлопая друга по плечу.
— Спасибо, ребята! — порывисто оборачивается к ним Ямщиков. — Догадываюсь, почему вы тут. Но, как видите…
— Это-то мы видим, — прерывает его Рудаков. — Расскажи лучше, о чем с Грачевым договорился.
— Я вам все по порядку. Пришел — Марина вся в слезах. У нее с братом был, оказывается, серьезный разговор. Она начала было объяснять, что у них произошло, но я ничего не понял. Тогда Грачев уже сам: «Вот, говорит, какая ситуация, Анатолий…» И рассказал мне, в какую страшную кабалу он попал, случайно познакомившись с бежавшим из заключения бандитом. Фамилии его он не знает, известна ему будто бы только его кличка — «Туз». Запуган он им до крайности, даже говорить не мог спокойно…
— А это не игра была? — с сомнением спрашивает Олег. — Не притворство?
— Похоже, что не сочинял. Голос дрожал довольно естественно. Да и Марина все это подтверждала. Говорит, всю жизнь он им исковеркал. И рыдала при этом так, что мы с Грачевым не знали, чем ее успокоить. Чуть ли не полстакана валерьянки выпила.
— Ну, а что же они хотели от тебя?
— Марина ничего не хотела. Умоляла даже не слушать брата, не ввязываться в это дело. А Грачев сказал, что должен я услугу какую-то Тузу оказать. Уверял, что только этим и его и себя смогу спасти…
— Это как же понимать?
— Грачев считает, будто Туз может подстроить все так, что я окажусь причастным к убийству Бричкина…
— Шантаж! — восклицает Рудаков.
— Вы бы потише, — шепчет ему Десницын. — Могут ведь услышать, — кивает он на женщин, тоже довольно громко беседующих о чем-то.
— У них такой бурный обмен информацией, что они друг друга-то едва ли слышат, — усмехается Анатолий. — Да и мотор автобуса тарахтит…
— В общем-то, чего удивляться? — возвращается к прерванному разговору Рудаков. — Татьяна Петровна предвидела это и заранее нас предупредила…
— А я, знаешь ли, стал сомневаться, — задумчиво произносит Анатолий.
— В чем? — не понимает его Олег.
— Может быть, Грачев в самом деле во власти этого таинственного Туза?…
— Не похоже это на него, — покачивает головой Олег. — Скорее всего, все-таки он с Тузом заодно.
— Сначала я и сам так считал, но теперь не знаю, что и думать, уж очень он за сестру меня просил. «За нее, говорит, больше всего боюсь. Ведь если ему, зверю этому, не угодить, он никого не пощадит…» Ну, а ты, бывший пастырь душ человеческих, — обращается Анатолий к Десницыну, — что о Грачеве думаешь?
— Не исключено, по-моему, что понесенное наказание многому его научило…
— А если многому научило, чего же он с таким бандитом, как Туз, дело имеет? — спрашивает Олег. — Помог бы лучше милиции взять его.