А между тем Ломтев принялся развивать новую свою идею. Он считал, что, пожалуй, прежде всего следовало бы подкрепиться (хотя, честно говоря, есть ему совершенно не хотелось, даже думать о еде было противно), и может быть, даже выпить кружечку пивка (он так и произнес с нежной ласкательностью: «к р у ж е ч к у п и в к а») чисто в лечебных, что называется, целях… Тогда он будет чувствовать себя куда увереннее, он-то уж себя знает…
— Нет, — сказала Маша. — Нет. Ни в коем случае.
— Но я тебя прошу… — сказал Ломтев.
— Нет, и не проси даже. Ты дал вчера слово. Я уже вижу: тебе лишь бы дорваться до выпивки!
— Поздравляю! — язвительно сказал Ломтев. — Ты рассуждаешь в точности как моя жена.
— Ну что ж. Значит, твоя жена рассуждает здраво. Тебе повезло с женой.
— Маша, — примирительно сказал он, — давай не будем ссориться.
— Нет, Ломтев, нет. Сейчас ты пойдешь и сделаешь все так, как мы вчера договорились.
— Но я не могу! Понимаешь: н е м о - о г у!
— Моя мать в таких случаях говорила: а ты через «не могу».
— Да я действительно не могу, честное слово, не могу я, Маша!
— Можешь, Ломтев, можешь.
Что-то непробиваемое, железобетонное почудилось ему в ее голосе. Светлана, ну чистая Светлана!
— Конечно, — саркастически заметил он, — тебе лучше знать, что я могу, а что нет.
— Представь себе, лучше.
Он остановился, глядя ей в лицо с внезапно вспыхнувшей ненавистью, чувствуя, как озлобление ослепляет его.
— Вот что, — раздельно, трясущимися губами выговорил Ломтев. — Ты тут не командуй. Ты мне не жена, чтобы командовать! Надоело! Поняла?!
Маша схватила его за рукав.
— Витя, Витенька… Но ты же сам… Ты же слово давал…
— А ты разве не знаешь, — издевательски, с кривой усмешкой отвечал Ломтев, — что у п ь я н и ц нет слова? Нет! Пропито! Пропито, поняла?!
Видно, не столько слова его, сколько взгляд, сколько это внезапное озлобление, побелевшие, трясущиеся губы испугали ее. Слезы выступили на ее глазах.
— Витя, Витенька, не надо!.. Витя!..
Но он уже не мог сдержаться. Злоба душила его.
— Уйди, лучше уйди, — в бешенстве проговорил он. — Оставь меня! Слышишь?
На них уже оглядывались. Он оттолкнул ее и пошел прочь.
— Витя, Витенька! — Она опять забежала вперед, пытаясь остановить, задержать, но он снова оттолкнул ее. Она выронила сумку, замешкалась, и тут толпа разъединила их. Ломтев шел, почти бежал, все ускоряя шаг, тяжело дыша и не оглядываясь.
Он очнулся, пришел в себя на какой-то тихой улице, возле небольшого сквера. Ломтев опустился на скамейку и некоторое время сидел неподвижно, ни о чем не думая, охваченный тупым безразличием.
Вот уж сколько раз казалось ему: все, тупик, предел, дальше некуда. Но нет, всякий раз он скатывался еще ниже, с гадливым изумлением обнаруживая, что вроде бы и нет вовсе границ собственному падению и предательству… Именно об этом размышлял он теперь, сидя в сквере. Сидел он здесь довольно долго, подспудно, возможно, надеясь, что тут и разыщет его Маша. Он и хотел этого и не хотел, мысли его путались. Однако Маша не появлялась. Надо было что-то решать, что-то предпринимать самому.
Он сунул руку в карман: там сиротливо покоились две мятых трешки и рубль. Хорошо хоть Маша не усвоила еще Светкиной манеры — шарить по карманам. Если считать, что билеты в Ленинград Маша купила на свои деньги, то, значит, это было все, что осталось после вчерашних его похождений от пятидесяти рублей, занятых у Каретникова. Как он будет их возвращать, эти полсотни, Ломтев пока не думал. «Судьба распорядится», — промелькнуло в его голове. Что-то грозное и неотвратимое надвигалось на него, что-то должно было произойти в его жизни, дальше так невозможно. «Ладно, — сказал он сам себе. — Будь что будет. Пивные, пожалуй, уже открылись».
…Поздно вечером Ломтев, измученный бесцельным хождением по городу, сидением в прокуренных барах за стаканом пива, топтанием на заплеванных пятачках возле пивных ларьков, изможденный самоистязанием и пустыми надеждами на нечто, что должно было разом решить его судьбу, в неуверенности остановился возле телефонной будки.