Выбрать главу

Да, дорогие товарищи из редакции, если всю мою прежнюю жизнь описать, то самый натуральный фильм ужасов получится. Вспоминать сейчас страшно, да и не хочется. Сам себе я полжизни, можно сказать, сгубил — и все из-за водки. Сейчас сам себе, бывает, не верю: неужели, думаю, человек до такого скотского состояния дойти может? А ведь доходил! Все, что мог пропить, пропивал. Не жизнь была, а сплошной пьяный туман. А сколько жена и дети слез из-за меня пролили — это и не сосчитать. Я, бывает, теперь проснусь ночью, вспомню их слезы, и сам плачу, честное слово. Вечный я должник перед ними. Хорошо, жена моя до конца от меня не отступилась: или я, говорит, тебя, Саша, из этого пьяного омута вытащу, или сама в петлю головой сунусь. Так и запомни, другого пути у меня нет. Тогда я эти ее слова как бы мимо ушей пропускал, нынче только и оценил уже на трезвую свою голову. Хотя, если сказать откровенно, я и сам иной раз готов был наложить на себя руки — такая черная тоска с похмелья накатывала. До чего только я не допивался! Дико и страшно становится, как подумаешь. Лучше не вспоминать. Да и не для того я пишу это письмо, чтобы жизнь свою описывать: кто на собственной шкуре испытал, что такое жизнь алкоголика, тот и так все поймет, без лишних слов, а кто не испытывал, тому вообразить трудно. Я же рассказать хочу о человеке, который меня спас. Пусть о нем читатели вашей газеты прочтут и узнают, он того заслуживает. Фамилия его — Устинов. Евгений Андреевич. Чтобы узнать о нем подробнее, вы можете послать своего корреспондента в институт, где Евгений Андреевич научным сотрудником состоит и где я проходил у него курс лечения два года назад. Я же скажу, как я думаю: человек это замечательный, большой души человек. Он словно бы пелену с глаз моих снял, я теперь всю свою жизнь, и прошлую и настоящую, совсем по-другому вижу, в новом свете. Жена моя говорит: ты молиться на него должен. Это она привела меня в институт этот, к Евгению Андреевичу. Он меня посмотрел тогда и говорит: вы легко внушаемый, это хорошо. А я все равно не верил, что что-нибудь получится, уже крест на своей трезвой жизни поставил. Думал, на роду мне так написано: умереть под забором. Так бы оно и было, если бы не Евгений Андреевич. Я знаю: я у него не один такой был, и на всех у него хватало терпения. Я благодаря ему как бы заново родился. Он как мне сказал тогда: «С этого дня вы, Александр Петрович, пить больше не будете, запомните этот день, он для вас, может быть, самый важный в жизни», — так я с той поры, и правда, не пью. Ни капли. «Вы, говорит, теперь сознательно избираете трезвую жизнь. Есть, мол, трезвенники по принуждению, для них водка по-прежнему единственный свет в окошке, а не потребляют они алкоголь только из страха — ну, подшились, например, или еще что. Вы же выбрали трезвость по убеждению. Вы поняли отныне, что нет более отвратительного рабства, чем рабство алкогольное. И не страх будет удерживать вас теперь — у вас просто не возникнет больше желания травить себя вином».

Я слушал тогда эти его слова и верил и не верил. А ведь все и верно так вышло, как он говорил. Теперь я не только сам не пью, но и других убеждаю бросить это дело, состою в клубе поборников трезвости. Только теперь я себя человеком почувствовал, жаль, что поздно. Но к дикости своей прежней я уже никогда не вернусь.

Теперь вы поняли, дорогие товарищи из редакции, почему я хочу через вашу газету выразить огромную благодарность Евгению Андреевичу Устинову. Пусть все знают, какой это замечательный человек. И жена моя тоже присоединяется к этим словам. До свидания.

Ягодкин Александр Петрович, 48 лет, слесарь».

— Сгоняй-ка в Институт мозга, — сказал заведующий отделом писем, вручая это послание Киселеву. — Присмотрись как следует к этому исцелителю алкоголиков, побеседуй. Может, и верно, сделаешь зарисовку. Читатели такие истории любят.

Так что у Киселева были все основания испытывать радостное воодушевление, когда он шагал по институтскому коридору, отыскивая кабинет ученого секретаря. Ему нравилось ощущать себя полномочным представителем солидной газеты, нравилось и то, что явился он сюда не для выяснения какой-нибудь склочной жалобы, а с миссией явно приятной, и, значит, наверняка мог рассчитывать на ответную расположенность и откровенность. Однако все получилось совсем не так, как рисовалось Киселеву.

Ученый секретарь института Иван Семенович Беговой оказался довольно молодым еще, но уже успевшим располнеть и приобрести представительность человеком, рядом с которым студенческая несолидная сущность Киселева проступала особенно отчетливо. Впрочем, встретил Иван Семенович его с подчеркнутой обходительностью или, точнее говоря, с добродушно-шутливой серьезностью: