— Ну сколько же можно, молодой человек? — укоризненно говорит она, как только Олег вешает трубку. — Если вы решили по телефону в любви объясняться, то не из автомата же…
Голосок у дамочки очень тихий, так что, к ее счастью, Олег не расслышал всего сказанного ею, а то бы не стал, пожалуй, извиняться, что так долго занимал телефон.
Все еще полный мыслей о Татьяне, торопливо идет он к своему дому и чуть не сталкивается с каким-то рослым человеком. Машинально извинившись, он уже открывает массивную входную дверь своего подъезда и вдруг слышит:
— Вы меня не узнали, товарищ Рудаков?
Ба, да это же Патер! Как, однако, он попал сюда, живет ведь совсем в другом конце города?
— Добрый вечер, Андрей Васильевич! — торопливо восклицает Олег. — Извините, что не сразу узнал…
В своей бригаде Рудаков со всеми на «ты», ибо все в ней почти ровесники его. Десницын тоже не намного старше, года на три-четыре, но и Олег и все другие слесари с ним на «вы». Наверное, бывшее духовное звание Десницына тут как-то сказывается, а может быть, и потому, что сам он со всеми только на «вы». Один лишь Ямщиков с ним на «ты». Смеется даже над другими: «Интеллигентишки жалкие, боитесь, как бы бывшего «батюшку» не обидеть. А ведь он теперь такой же трудящийся, как и мы с вами».
— А я специально к вам, товарищ Рудаков, — говорит Олегу Десницын. — Был только что у Ямщикова, но он, оказывается, не возвращался сегодня с завода, и дед его очень встревожен. Вот я и решил, что Анатолий может быть у вас…
— Да нет, не был он у меня. У Грачевых он. Вернее, у Марины Грачевой.
— Так я и знал! — тяжело вздыхает Десницын. — А ведь ему пока не следовало бы туда…
— Я тоже не советовал, да разве его удержишь.
— Но и осуждать не имеем права, — убежденно говорит Десницын. — У них любовь, настоящая притом. Это уж вне всяких сомнений. Однако как бы с ним там чего-нибудь…
— Я только что по этому поводу с Татьяной Петровной разговаривал по телефону. Она считает, что тревожиться нет никаких оснований, — успокаивает Десницына Олег.
— А что, если бы мы все-таки съездили туда? В доме-то ничего, может быть, с ним и не случится, а вот когда выйдет на улицу, да пойдет один по темным переулкам… Там район глухой, плохо освещенный и до автобусной остановки далековато…
Олег молча протягивает Патеру руку и крепко жмет ее.
— Вы знаете, что Анатолий вас в д'Артаньяны произвел? — спрашивает он Десницына, когда они садятся в такси.
— Я ведь «Трех мушкетеров» совсем недавно прочел, — смущенно признается Десницын. — А в то время, когда все нормальные ребята ими зачитывались, читал совсем иное… Ну, а кому по праву прозываться д'Артаньяном, так это Ямщикову, конечно.
Помолчав немного, он задумчиво добавляет:
— Да, многое мне теперь приходится наверстывать. Сам себя всего лишил… И в институте заниматься нелегко — слишком велики пробелы в образовании. Знаний много, да все не те. Спасибо другу моего детства Анастасии Боярской, если бы не она, я бы давно уже ушел с философского факультета. А она и помогает и вдохновляет…
«Патер, видимо, очень одинок, — думает Олег. — Никто из нас так и не сошелся с ним поближе. Сторонились даже… С Анатолием тоже, пожалуй, не было у него настоящей дружбы, разве вот теперь только…»
— И ведь вот еще что удивительно, — продолжает Десницын. — День ото дня все большая жадность к знаниям. Казалось бы, нужно уж если и не насытиться, то остановиться на чем-то одном, хотя бы в пределах факультетского курса, а я по-прежнему за все хватаюсь. Это у меня от деда, наверное. Но у него память феноменальная, она все вмещает, мне далеко до него…
— Я много интересного слышал о вашем деде от Боярской, — замечает Олег. — С большим уважением отзывается она о нем.
— Да, дед у меня замечательный человек. Ему уже около восьмидесяти, а он все еще полон любопытства к жизни и людям.
— Он по-прежнему в Благове?
— Да, там. И мало того — все еще «при семинарии», как он выражается. Сам хотел было от них уйти, но ректор лично упросил остаться. «Куда, говорит, вам в ваши годы? Будете у нас просто так, безо всяких обязанностей. Только на встречах с иностранным духовенством прошу обязательно присутствовать». Дед у меня с юмором. «Я, говорит, им нужен на этих встречах, как «четвертый человек» в отечественном православии, дабы не отстать в этом отношении от католической Европы».
— А что это за «четвертый человек»? — любопытствует Олег.
— Открыл его и описал католический ксендз Роберт Давези в своей книге «Улица в церкви». А ультраконсервативный кардинал Оттавиани охарактеризовал его как христианина, стремящегося произвести революцию в церкви, «маленького коммуниста в церковной ризе». Очень язвительно сказано.
У Олега мысли сейчас о другом, но он понимает, что Десницыну нужен собеседник на все еще волнующую его тему о религии, и он спрашивает:
— Это, стало быть, что-то вроде собирательного образа критически мыслящего католика?
— Вернее, католика, критически относящегося к католической церкви и заинтересованного в ее обновлении, — уточняет Десницын.
— А этому «четвертому человеку» предшествовал, наверное, «первый человек»?
— «Первый человек» — христианин был вполне удовлетворен всеми догмами церковного учения и не обращал внимания на многочисленные несуразности. Но он пережиток прошлого. «Второй человек» появился в католической церкви, уже пораженной коррозией, значительно позже. Однако он еще надеялся, что она сможет приспособить свои учения к духовным и иным потребностям нового времени. «Третий человек» уже ничего не ждал от церкви и ни на что не надеялся.
— А «четвертый человек», наверное, уже бунтует?
— Да, «четвертый» бунтует, но он, как пишет ксендз Давези, все еще остается в церкви, чтобы совершить в ней революцию, так как в ее нынешнем виде она представляется ему до такой степени прогнившим институтом, что самое лучшее, что можно ей пожелать, это смерть.
— Ого, как решительно настроен этот «четвертый человек»! — невольно восклицает Олег.
— И не только в адрес церкви, но и в адрес самого наместника святого Петра — папы Павла Шестого. «Четвертый человек» недоволен его единовластием. Он домогается коллегиальной организации высшей власти в церкви и отказа папы от внешней пышности. Дело доходит даже до неуважительного обращения на «ты» в письмах к «наместнику бога на земле» и забрасыванию камнями его автомашины, как это случилось, например, в Сардинии… Но вот мы и приехали!
— Сейчас направо, — говорит Десницын шоферу, — и, пожалуйста, помедленнее. Видите тот дом на углу? — поворачивается он к Олегу. — Два освещенных окна на втором этаже — это в квартире Грачевых. Я думаю, нам надо проехать немного подальше и там остановиться.
Они так и делают. Потом переходят на другую сторону улицы и внимательно всматриваются в окна Грачевых. Но сквозь их плотно задернутые занавески ничего не могут рассмотреть. А когда проходят мимо фонаря, Олег смотрит на свои часы — уже одиннадцать.
— Пожалуй, Анатолий еще там, — говорит он Десницыну. — Грачеву ведь рано на работу, и он давно бы лег спать, если бы у них никого не было. А Анатолию пора бы уже домой.
— Давайте походим еще немножко, может быть, он скоро выйдет…
Но в это время открывается дверь одного из подъездов дома, в котором живут Грачевы, и на улице появляется Анатолий. Олег тотчас же узнает его по высокому росту и широким плечам. А рядом с ним еще кто-то, коренастый и сутуловатый.
— Неужели он с Грачевым? — шепчет Олег. — Да, похоже, что с ним. Проводить вышел до автобусной остановки или еще куда?…
Они осторожно идут следом за Анатолием и Грачевым по другой стороне улицы, внимательно всматриваясь в каждое их движение. На углу Конюховской и Раздольной, по которой ходят автобусы, Ямщиков прощается с Грачевым.
— До остановки теперь недалеко, а вон и автобус, кстати, — слышат они голос Анатолия. — А ты иди, Павел, время позднее, спать не так уж много осталось.
— Ну, будь здоров! — протягивает ему руку Грачев. — Да не забудь об уговоре.