Джоконда Белли
Воскрешение королевы
ГЛАВА 1
Моим сестрам, Лусии и Лавинии, за их любовь и имена.
Гениальной женщине в шестнадцатом веке могла быть уготована участь либо сойти с ума, либо покончить с собой, либо прозябать в полном одиночестве и в страхе, вдали от людей, прослыв полуведьмой-полуколдуньей.
Вирджиния Вульф, «Собственная комната»
Мануэль пообещал мне рассказать историю Хуаны Кастильской и ее безумной любви к мужу, Филиппу Красивому, если я соглашусь на его условия. Он преподавал в университете Комплутенсе, читал курс лекций об испанском Возрождении. А я еще училась в школе. В том году мне исполнилось шестнадцать лет, в тринадцать я потеряла родителей в авиакатастрофе и с тех пор жила в интернате при одном из мадридских монастырей, вдалеке от своей маленькой латиноамериканской родины.
Голос Мануэля тревожил мой слух, проникал прямо в сердце. Меня увлекал круговорот лиц и интерьеров, складок бархата и самоцветов, теней и отголосков давно минувших дней.
— Что за условия? — спросила я.
— Я хочу, чтобы ты вообразила картины, которые я стану описывать, увидела в них себя, хотя бы на несколько часов почувствовала себя Хуаной. Наверное, поначалу это будет нелегко, но мир, сплетенный из слов, порой бывает таким же реальным, как солнечный лучик, что скользит сейчас по твоей руке. Ученые давно доказали, что, когда мы закрываем глаза и представляем горящую свечу, в нас происходят те же процессы, что и при виде настоящего пламени. Видеть можно не только глазами. В мире, который я воссоздам для тебя, ты будешь Хуаной. Я знаю о Хуане все. Мне знакомо время, в которое она жила, со всеми его красками, звуками и запахами. Но моей истории — вероятно, потому, что я мужчина, да еще и ученый, а стало быть, рационалист, педант и сухарь, — не хватает, всегда не хватало эмоций. Мне не дано понять, что чувствовала Хуана, когда армада из ста тридцати двух кораблей несла ее по волнам к жениху, Филиппу Красивому.
— Ты говорил, она ни разу его не видела.
— Да, то была их первая встреча. Хуана сошла на берег во Фландрии в сопровождении пяти тысяч солдат и двух тысяч придворных, но Филиппа на пристани не было. Я, как ни стараюсь, не могу представить, что она почувствовала в тот миг. Не могу постичь, что же случилось в Льере, когда двое молодых людей, обреченных на брак во имя государственных интересов, наконец повстречались, страстно, беззаветно, неодолимо влюбились друг в друга и потребовали, чтобы их обвенчали в тот же вечер.
Сколько раз Мануэль упоминал об этой встрече? Должно быть, ему нравилось смотреть, как я краснею. Я робко улыбнулась, стараясь скрыть смущение. Несмотря на годы, проведенные в монастырских стенах, и строгое воспитание, я догадывалась, что чувствовала Хуана в тот час.
— Вижу, ты меня понимаешь, — кивнул Мануэль. — Эта история давно не дает мне покоя. Подумать только: самая утонченная принцесса эпохи Возрождения, наследница испанского престола. Хуане было двадцать восемь лет, когда ее оклеветали и лишили свободы; она провела в заточении сорок восемь лет, до самой смерти. Между прочим, ее воспитательницей была сама Беатрис Галиндо, Латинянка, величайшая женщина-философ того времени.
— Я читала, что Хуана сошла с ума от ревности. Грустная история, ничего не скажешь.
— Так принято считать. На самом деле никто этого точно не знает, это тайна, которую ты поможешь мне разгадать.
— Я, право, не знаю как.
— Постарайся думать, как она, поставь себя на ее место. Пусть ее образ пленит тебя, очарует. Вы с Хуаной почти ровесницы. Тебе, как и ей, пришлось покинуть родину, как и она, ты очень рано осталась совсем одна.
Дед с бабкой привезли меня в интернат сентябрьским днем 1963 года. Массивное каменное здание показалось мне угрюмым и неприветливым — унылый фасад с окнами под самой крышей, тяжелая дверь, старинный герб над входом, — однако его мрачный вид как нельзя лучше соответствовал тогдашнему состоянию моего духа. Шагнув в украшенный изразцами подъезд, я впервые осознала, что детство ушло навсегда, необратимо, без возврата. Ни день, ни ночь, ни бескрайние просторы, ни городская сутолока не могли передать глубину моей печали так, как этот монастырь с одинокой сосенкой, раскинувшей ветви над крошечным, всеми позабытым садом. Я провела в интернате четыре грустных и молчаливых года. Другие воспитанницы держались со мной приветливо, но слегка отчужденно, словно надо мной еще висела тень пережитой трагедии. Благие намерения наставниц лишь усугубляли мое одиночество. Они заклинали девочек быть как можно более чуткими и деликатными, чтобы не потревожить ненароком моих ран. Подруги старались не говорить при мне о своих семьях и планах на каникулы. Они опасались, что такие разговоры усилят мою тоску по родителям. Откровенно говоря, я и сама не любила напоминаний о своем сиротстве. Настоящих друзей у меня так и не появилось. В довершение ко всему я хорошо училась, и монахини все время ставили меня в пример, что, само собой, не добавляло мне симпатий сверстниц и с каждым днем углубляло пролегшую между нами трещину.
— Если честно, я так и не поняла, какая роль в твоей истории отводится мне. Конечно, я могу представить, что чувствовала Хуана, но все равно нас разделяет огромная пропасть. Целые века. Мы жили в разные эпохи. Я не понимаю, зачем тебе нужно, чтобы я в нее перевоплощалась.
Разве наши предки чувствовали по-другому? Разве мы не способны понять Шекспира и Лопе де Вегу, Гонгору[1], Гарсиласо[2] или рыцарские романы? С годами меняется только антураж, а любят, ревнуют и страдают всегда одинаково.
— Представь, что играешь роль в исторической пьесе. Возьмем, к примеру, писателей: по сути, их труд состоит в том, чтобы день ото дня влезать в шкуру героев прошлого. Литература, живопись, даже музыка — все это лишь попытки возвратить хотя бы на время давно ушедшие эпохи. Знаешь, иногда случаются удивительные совпадения, необъяснимые вещи. Возможно, все настоящие творцы — медиумы. Многие писатели признавались, что создают свои книги под диктовку неких таинственных сил, которые овладевают их сознанием. Искусство потому и существует, что мы вечно играем одни и те же роли в одних и тех же драмах. И ты, современная девушка, которую никто не выдаст замуж против воли, влюбившись, почувствуешь то же, что и Хуана, и скажешь об этом примерно теми же словами. Так или иначе, у тебя гораздо больше шансов понять ее, чем у меня.
— Звучит вполне убедительно, — улыбнулась я, — но ты словно уговариваешь меня подняться на борт машины времени. А сам всего-навсего хочешь поведать мне историю чужой любви. Впрочем, если ты хороший рассказчик, у нас должно получиться. Воображение у меня живое, даже слишком. По крайней мере, можно попробовать.
— Дело не только во мне, но и в тебе. Ты и сама могла бы немало рассказать мне о Хуане. В таких делах, как ревность, ты уж точно разбираешься лучше меня.
Мануэль неплохо изучил меня за несколько месяцев. Мы познакомились весной, когда бабушка с дедушкой в последний раз навещали меня в Мадриде. В тот день на мне был английский костюм и шейный платок от «Гермес», бабушкин подарок. Я нетерпеливо мерила шагами вестибюль отеля «Палас» в ожидании стариков и вдруг увидела его. Мануэль показался мне пришельцем из давно минувшей эпохи. Седой как лунь, синеглазый, с прозрачной кожей, густыми бровями и неожиданно яркими, чувственными губами. Он сидел нога на ногу в глубоком, обтянутом штофом кресле в стиле ар-нуво и с угрюмым видом курил. Тогда меня привлек не только колоритный вид незнакомца, но и то, как самозабвенно он вдыхал сигаретный дым. Позже Мануэль признался, что сразу обратил на меня внимание: в Мадриде нечасто встретишь девушку смуглую, как уроженка тропиков, и высокую, словно скандинавка. Мне уже приходилось слышать такое. Сама я ужасно стеснялась своих метра семидесяти пяти и чувствовала себя вовсе не привлекательной девушкой, а нескладным жирафенком. Кроме всего прочего, у меня были огромные глаза, влажные и печальные, совсем как у этих животных.
1
Гонгора-и-Арготе, Луис де (1561–1627) — испанский поэт, творчество которого оказало большое влияние на испанскую и французскую поэзию. — Здесь и далее примеч. ред.
2
Гарсиласо де ла Вега (1503–1536) — испанский поэт. Вместе со своим другом каталонским поэтом Хуаном Босканом Альмошвэром является реформатором испанской поэзии.