— Странно, что Филипп упорно отказывался плыть в Испанию, ведь он так хотел стать наследником.
— Филипп был отнюдь не глуп. А тем паче его советники. Они знали, что Короли-Католики найдут управу на наследника и заставят его прекратить шашни с Францией. Филипп боялся, что они отнимут у него сына, чтобы воспитать по-своему. Поэтому он решил оставить детей у своего отца в Австрии и настоял на том, что по дороге в Испанию нанесет визит французскому королю. Он хотел успокоить Людовика Двенадцатого и заверить его в безоговорочной преданности фламандцев. В те времена Испания стала империей и, как любая империя, превратилась в угрозу для соседей. Кроме того, фламандцы привыкли считать испанцев варварами, и не без оснований. Когда Хуана впервые увидела брюссельский замок Куденберг, он показался ей сказочным дворцом. Испанские замки были надежными крепостями, их строили короли-воины. До завоевания Гранады двор Изабеллы и Фердинанда больше напоминал военный лагерь.
— Так когда же Хуана и Филипп отправились в Испанию?
— Через год. Шестнадцатого июля тысяча пятьсот первого года родилась Изабелла, третий ребенок Хуаны, а в феврале тысяча пятьсот второго, после краткого визита во Францию, супруги направились в Испанию.
— А Хуана не тянула с рождением детишек, — усмехнулась я.
— Для своего времени она была весьма здоровой и сильной женщиной. Ты устала? Если хочешь, продолжим в следующий раз. — Мануэль ласково взял меня за подбородок и заглянул в глаза.
— Мне очень жаль Хуану. Моя мама так же сомневалась, любима она или нет, и писала об этом Исис. Странно, не правда ли? Получается, что страшнее всего и для мамы, и для Хуаны были эти сомнения. Мне кажется, убедись они, что мужья их разлюбили, им тут же стало бы легче; а надежда их убила. Наверное, обе они любили слишком сильно, слишком самоотверженно.
— Такое часто случается, — проговорил Мануэль. — Как по-твоему, с тобой может произойти нечто подобное?
— Со мной?
— Например, — добавил он, выпустив вверх облачко дыма.
— Думаю, что нет, ведь я точно знаю, что ты любишь другую, — ответила я с ядовитой улыбкой.
— И кто же она? — удивился Мануэль.
— Хуана, разумеется, — торжественно произнесла я. — Ты совершенно точно влюблен в Хуану.
— А если и так? Чего тебе бояться? Хуаны давно нет в живых. Она призрак, не более, — заметил Мануэль с усмешкой.
— Призраки живут своей собственной жизнью. Теперь я точно это знаю. Знаешь, я рада, что услышала эту историю. Теперь я точно знаю, что от любви нельзя терять голову.
— Жаль… — Мануэль выпустил в потолок стайку колечек белого дыма.
— А ты хотел бы, чтобы я сошла с ума от любви?
— Хуана не сходила с ума, а спросил я просто так. Я смотрю, ты все-таки устала. Знаешь, давай навестим мою тетушку Агеду. Я давно хочу вас познакомить.
ГЛАВА 10
Тетушка Агеда оказалась крупной семидесятилетней женщиной с густыми седыми волосами, зачесанными за уши и стянутыми в узел на затылке. У нее была такая же белая кожа и синие глаза, как у Мануэля. Розоватые тона макияжа только подчеркивали ее бледность. Должно быть, в молодости Агеда считалась писаной красавицей. Да она и сейчас выглядела очень хорошо. На ней была юбка до колен, тонкий свитер и серый кардиган, на ногах голубые мокасины.
На груди у доньи Агеды висело золотое распятие на цепочке. В ушах покачивались массивные серьги, сделанные из старинных золотых монет — римских, как пояснила сеньора, проследив мой взгляд.
Дом, окруженный садом с решетчатой калиткой, располагался на улице Сида, короткой и тенистой, между Серрано и Реколетос, неподалеку от Национальной библиотеки. Этот старый, красивый, но немного кастильский обшарпанный особняк напоминал терпящий бедствие корабль. Крепкие стены потемнели от времени и сырости, поросли мхом. На углу рос огромный каштан. Крыльцо, которое в лучшие времена вело к парадному входу, было заставлено кадками с увядшими растениями. Дом походил на старуху, которая отчаянно цепляется за жизнь, тщетно пытаясь замедлить бег времени.
Прошагав по усыпанной гравием тропинке, мы с Мануэлем вошли в прихожую. Будто попали из залитого солнцем полудня в промозглую пещеру. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я смогла разглядеть два стула с высокими спинками и мраморный стол на изогнутых ножках, стены цвета охры, пальто на вешалке, несколько пар зимней обуви, подставку для зонтов. Мануэль провел меня в просторную, заполненную всевозможной утварью кухню. Единственное окно выходило в сад, на ажурные ветви каштана, рядом стоял громоздкий деревянный стол и несколько стульев.
Из кухни мы прошли в богато обставленную гостиную с хрустальными люстрами, кожаными креслами в кастильском стиле, бронзовыми жаровнями, изящными столиками. В дом не проникал тлетворный дух современности. В нем царили полумгла, прохлада и прошлое. В соседней комнате, где тетушка любила проводить время за чтением или вязанием, я увидела портрет сурового худого мужчины в старинном камзоле.
— Это один из твоих предков? — спросила я Мануэля.
— Дон Бернардо де Сандоваль-и-Рохас, испанский гранд и первый маркиз Денья собственной персоной. Как тебе известно, Хуану держали в заточении двое маркизов. Это старший.
Дон Бернардо источал непоколебимую уверенность, словно заполучил долговые расписки Бога и дьявола. Одетый в черное, как большинство своих современников, белизной кожи он походил на Мануэля. Губы у маркиза были очень тонкие, плотно сжатые, а взгляд источал высокомерие и презрение к миру плоти. Должно быть, в эпоху религиозного фанатизма он чувствовал себя как рыба в воде. Такой человек безо всякой жалости играл страстями и слабостями других. У маркиза были седые волосы и короткая, аккуратно подстриженная бородка.
— Вы, американцы, не слишком-то интересуетесь историей. — Таковы были первые слова тетушки Агеды, бесшумно вошедшей в комнату, пока я разглядывала портрет.
— И в том есть немалая заслуга испанцев, — ответила я.
Мануэль одобрительно кивнул, не двигаясь с места. Казалось, он хочет защитить меня, обвести магическим кругом, в который его тетка не сможет проникнуть.
— У всех хватает заслуг друг перед другом, но я вообще-то имела в виду семейную историю. Вы все же не помешаны на генеалогии так, как мы. — Расцеловав племянника в обе щеки, сеньора протянула мне руку.
— Лусия — выговорила я, ощутив в своей ладони холод ее перстней.
— Сколько тебе лет, девочка? Ты такая юная. Мануэль сказал, ты из Никарагуа, — произнесла Агеда, пытливо глядя на нас обоих.
— Шестнадцать.
— Надо же! — воскликнула тетушка. — Ты пообедаешь с нами?
Мы отправились на кухню. Агеда сразу принялась накрывать на стол. В окно была видна каменистая дорожка, ведущая через сад, мимо каштана, к заросшему травой и мхом колодцу. Обвивший потрескавшиеся стенки вьюнок придавал колодцу кладбищенский вид.
— Ты туда даже не смотри, — покачала головой Агеда. — Сад в ужасном состоянии. У меня до него просто руки не доходят.
— Мир за стенами этого дома не представляет для моей тети никакого интереса, — язвительно прокомментировал Мануэль.
— На себя посмотри, мальчишка. Я по крайней мере живу в двадцатом веке, — парировала сеньора.
Я с любопытством наблюдала за их шутливой перепалкой. Судя по всему, у тетки и племянника давно вошло в привычку высмеивать эксцентричность друг друга.
Донья Агеда погрузилась в кухонные хлопоты. С сосредоточенным видом она доставала из холодильника молоко, ставила на огонь чайник, передавала нам с Мануэлем тарелки и чашки, чтобы мы расставляли их на столе.
За едой Агеда рассказывала о своем детстве и домашних учителях. Отец отказался отдавать ее в школу. Он терпеть не мог монашек. Маленькой Агеде приходилось молиться тайком. Она расспрашивала меня об интернате и семье в манере, присущей одним только испанкам: живой, экспансивной, и прямой, которая мне очень нравилась и в то же время слегка меня обескураживала. Старая сеньора оказалась весьма интересным человеком. Она мастерски соблюдала баланс между любезным тоном и прямотой суждений, словно сознавала силу собственного характера и немного его стеснялась. И все же тетушка Мануэля мне понравилась.