— Мануэль, бумаги! Боже милостивый!
Я металась по коридору, не зная, что делать. Мануэль застыл на месте. Казалось, что он полностью утратил волю. Внезапно он бросился назад, к спальне Агеды. Через мгновение включилась сигнализация.
— Беги, Лусия, — сказал Мануэль твердо, с поразительным спокойствием. — Беги. Я должен найти Агеду. Не могу же я бросить ее здесь. Увидим, смогу ли я спасти заодно и рукописи. — Он чуть ли не пинками толкал меня к входной двери.
— Нет, Мануэль, идем вместе.
— Я скоро. Беги, беги же. — Он толкнул меня в последний раз. Я решила, что дом уцелеет, что скоро приедут пожарные. Добежав до Реколетас, я застыла на месте так близко от пожарища, как только могла.
Пламя разгоралось с удивительной быстротой и силой. В воздухе стоял оглушительный треск. Рушились балки, крепкие стены морщились как бумага. Дом выл, как зверь. Издалека ему вторили пожарные сирены. Я горячо молилась, надеясь, что помощь вот-вот придет. Огонь уже охватил весь дом, а Мануэль все не появлялся. Все не появлялся. Не появлялся. Так и не появился.
Ни он, ни его мать.
ГЛАВА 27
Я видела фотографии пепелища. Этот пожар вошел в историю Мадрида как бедствие, уничтожившее бесценные произведения искусства. Когда рассвело, дом еще пылал, а вокруг толпились любопытные. Одетая в длинное платье из алого бархата, с крестиком Хуаны на груди, я всю ночь простояла на месте, впав в оцепенение. Видения вновь и вновь вспыхивали в моей голове, и я не знала, как их прогнать. Я не могла пошевелиться, дрожа от холода и страха. Пожарный, которому я назвалась знакомой маркизы и ее племянника, принес мне одеяло. В шесть утра из дома вынесли черные мешки с останками Агеды и Мануэля. Я спрашивала себя, сгорел Мануэль дотла или какая-то часть его тела осталась невредимой, как рука моего отца. Я представляла, как они с Агедой мечутся среди пламени: она пытается спасти свои сокровища, он ищет рукописи Хуаны. Призналась ли Агеда, кто его отец? Не это ли стало причиной их смерти? Что, если Мануэль оказался сыном своего деда? Что произошло между ним и теткой? Почему мысль о том, что Агеда его мать, привела Мануэля в такой ужас?
Я долго брела по улице Реколетос. Каждый ответ, который я давала на свои собственные вопросы, был страшнее предыдущего. Я спаслась. Возможно, избежала участи куда страшнее смерти. Но пламя не отпускало меня. Я видела огонь, чувствовала запах гари. Я хотела заплакать, но глаза мои оставались сухими. Утренний воздух был свежим и холодным, но меня по-прежнему окружали копоть и дым. Огонь, когда-то сделавший меня сиротой, пощадил последнего отпрыска маркизов Денья, спавшего у меня под сердцем. Какой странный мир окружал это беспомощное, слепое и глухое маленькое существо, живущее в моей утробе, безумный отец, влюбленный в давно умершую женщину также беззаветно, как любила когда-то она сама. И бабушка, узница собственного скрытого греха, лишенная права называть своего сына сыном. Нагромождение загадок, фантазий и лжи.
Я шла куда глаза глядят, пока не добралась до фонтана «Нептун» и не оказалась, сама не помню как, в вестибюле отеля «Палас». Назвав имя деда, я попросила позвонить ему, чтобы он снял мне номер. Администратор не сводил глаз с моего наряда. Я актриса, объяснила я. Репетирую роль королевы Хуаны.
— Хуаны Безумной? — спросил он.
— Нет, — ответила я, — Хуаны Кастильской.
ЭПИЛОГ
Убедившись, что моя беременность не очередная мистификация Мануэля, я долго не могла решить, прервать ее или сохранить. После всего пережитого мне хотелось навсегда оборвать ветвь маркизов Денья. Несмотря на скорбь по Мануэлю, я боялась, что мой ребенок унаследует его кровь, а вместе с ней его безумие. Но матушка Луиса Магдалена, прибежавшая в отель, как только я ей позвонила, посоветовала мне постараться увидеть в малышке реинкарнацию Хуаны. В конце концов, ее отец погиб, пытаясь разгадать тайну королевы. Пусть дочь станет новой, чистой страницей истории, а я стану рассказывать ей о Хуане, и тогда вместе с несгибаемым духом кастильской принцессы в мир вернется и голос Мануэля.
— Представь, что ты беременна Хуаной, — сказала монахиня. — Подумай об этом. Новой Хуане достанется целое море любви, и никто не посмеет лишить ее свободы.
— Мы ведь не знаем, кто это будет: девочка или мальчик, — возразила я.
— Ну конечно, девочка, — ответила она. — Вот увидишь.
Через несколько дней мы с матушкой Луисой простились в аэропорту.
Моя дочь родилась в Нью-Йорке.
Позже я привезла дочку в Тордесильяс, чтобы показать ей место, где томилась королева, о которой мама ей так много рассказывала и которую так любил ее папа. Вот здесь ее держали, говорю я. Дочурка машет руками. Она хочет летать, как птички, вспорхнувшие с террасы. Малышка смотрит на меня ярко-синими глазами. Ветер подхватывает ее юбку, и она смеется. Смотри, говорит она, на крыше живут аисты. Видишь, один как раз пролетает над рекой? Смотри, какие у него длинные ноги, какие широкие крылья.
Пока моя дочь играет на террасе под церковной галереей, я сажусь на каменную скамью, на которой, возможно, сидела Хуана, предаваясь грезам о былом.
Теперь я смогу собрать по крупицам все обстоятельства ее жизни. Школьница, которая любила писать письма, выводя буквы каллиграфическим почерком, и верила, что слова, словно волшебные мостики, могут перенести ее в другой мир, свяжет воедино оборванные нити, победит собственную боль и напишет новую историю, новую правду, которая призвана победить ложь.
Она до сих пор бережет платье из алого бархата. И время от времени его надевает. И хранит память о Мануэле и Филиппе.
Санта-Моника, январь 2005 г.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Противоречивые сведения о душевном здоровье Хуаны Кастильской, содержащиеся в источниках первого ряда, долгое время позволяли историкам — преимущественно мужчинам — трактовать поведение королевы исходя из собственных субъективных представлений. Однако женщина двадцать первого столетия, лишенная стереотипов и предрассудков относительно мотивов и причин женских поступков, способна взглянуть на исторические события с точки зрения своего пола и превратить свои выводы в роман.
Поведенческие странности, которые порой демонстрировала королева, принято объяснять шизофренией. Однако большинство психиатров, с которыми я беседовала, собирая сведения для своей книги, категорически не согласны с таким диагнозом. Шизофрения развивается циклически. Что касается Хуаны, то она, по выражению специалистов, «демонстрировала длительные периоды стабильности», когда ее собственная жизнь входила в нормальное русло. На шизофрению это совсем не похоже. Кризисы, которые переживала Хуана — когда отказывалась от еды и так далее, — случались, когда с ней дурно обращались, принуждали к тому, с чем она не желала примириться, разлучали с детьми. Таким образом она пыталась бороться за свои права. По словам медиков, подобные симптомы скорее характерны для маниакально-депрессивного психоза или просто глубокой депрессии, вызванной теми или иными обстоятельствами.
Лично я полагаю, что сколь угодно здравомыслящая женщина, даже я сама, может сломаться, столкнувшись с бездушной авторитарной властью, которой она заведомо не может противостоять. То, что современники сочли безумием, на самом деле было бунтом, единственным доступным способом защиты.
С другой стороны, необходимо, как я уже отмечала, учитывать особенности противоположной точки зрения. Изучая документы и монографии, посвященные Хуане, я пришла к выводу, что историки-мужчины выдвигают две противоречащие друг другу версии странного поведения Хуаны: болезнь и интриги, направленные на то, чтобы выдать её за сумасшедшую. Тот факт, что большинство исследователей склоняется к первой версии, вполне соответствует критериям анализа, традиционно применяемого к историческим персонажам-женщинам.