Квентон в это время находился в туалете. Услышав стоны, он раздвинул занавески на окне и замер, уставившись на полуобнаженную Лилит.
— Господи Боже…
Долгие годы преподобный Квентон Морхед убеждал себя, что его одержимость приемной внучкой была лишь необходимой частью «экзорцизма». Он молил Иисуса о прощении, и если его Господь мог простить, то Лилит наверняка… Сейчас, разменяв седьмой десяток, он почти прекратил «воспитание», потому что девочка могла в конце концов набраться храбрости и рассказать о его действиях.
Но потребности никуда не делись, а расцветающая юность Лилит порождала в нем звериную тягу, которую не могла пресечь даже молитва. Однако публичное обнажение — это было нечто совсем уж новое и непривычное. Девчонка явно дразнила его, а сопротивляться соблазну Квентон не мог.
Лилит застонала громче и, засунув ладонь под трусики бикини, начала шевелить пальцами.
Этого Квентон уже не выдержал. Он выскочил из туалета и направился во двор.
Почувствовав его присутствие, Лилит открыла глаза.
— Ты что-то хотел?
Квентон схватил ее за руку, вздергивая на ноги.
— Хочешь быть плохой девочкой? Я покажу тебе, что случается с плохими…
Лилит выскользнула в нексус.
Секунду спустя Квентон Морхед обнаружил, что лежит спиной на колкой траве только что подстриженной лужайки, уставившись в такие же, как небо, яростно-синие глаза внучки.
Кулак Лилит возник в его поле зрения и врезался в нос.
— О… Боже… да будь ты проклята, маленькая шлюха!
Кровь брызнула из обеих ноздрей.
— Шлюха? Шлюхам платят, Квентон.
— Я тебе платил! Я четырнадцать лет кормил и одевал тебя, давал крышу над головой. Ты должна мне, должна…
Склонившись над ним, она приподняла ладонями тяжелые груди.
— Хочешь их получить, Квентон? Приди и возьми.
Он потянулся к ней, и Лилит снова его ударила, быстро, яростно, изо всей силы. Передние зубы священника зашатались.
Лилит выпрямилась, стянула трусики, закрутила их на указательном пальце и направилась к дому.
— Когда надумаешь вернуться, уберешь газонокосилку.
Квентон перекатился на живот, выплюнул выбитые зубы. Я изгоню из тебя скверну и буду изгонять ее так, что ты ходить не сможешь.
Глава шестнадцатая
— … девятнадцать… двадцать… двадцать один…
Восьмидесятидвухлетний заключенный Пьер Роберт Борджия со свистом втягивал воздух сквозь зубы, лицо его покраснело, мускулы дрожали от усталости, но он еще не выполнил дневную норму приседаний.
— … двадцать два… двадцать три… двадцать четыре…
Уже почти пятнадцать лет бывший Секретарь Штата отбывал наказание за организацию покушения на жизнь Майкла Гэбриэла.
— … двадцать пять… двадцать шесть… двадцать семь…
Борджия был примерным заключенным. Он обучал своих неграмотных товарищей чтению и письму, по воскресеньям проводил религиозные службы.
— … двадцать восемь… двадцать девять… тридцать…
Ежедневная видеопочта держала его в курсе всех настойчивых попыток семьи сократить срок его заключения. Досрочное освобождение, по всему видать, было уже не за горами.
— … тридцать один… тридцать два… тридцать три…
Упражнения помогали Борджии держать под контролем кровяное давление. Ежедневные медитации позволяли сохранить ясность ума. И все это было подчинено одной цели, одной мысли, которая поддерживала в нем волю к жизни. Это была мысль о мести.
— … тридцать четыре… тридцать пять… тридцать шесть…
Раньше ярость Борджия была направлена исключительно на сына его главного оппонента — на того, кто тридцать лет тому назад лишил его правого глаза.
После смерти Майкла Гэбриэла эту ярость нужно было переключить на кого-то другого.
— … тридцать семь… тридцать… восемь… тридцать… девять… сорок!
Борджия лег на холодный линолеум пола в своей маленькой камере. Посмотрел на проекцию тропического берега, застывшую на стене, и перевел дыхание.
— Компьютер, включить Си-Эн-Эн.
Голографический океан сменился заставкой канала. Секунду спустя начался блок новостей.
— …на прошлой неделе скончался Джордан Анн Катрас, и сегодня на пост Генерального Секретаря Совета Безопасности ООН вступил бывший Президент США Эннис Чейни.