Она была так поражена, увидев на пороге Доминика, что сначала не могла вымолвить ни слова и стояла, даже не пригласив его войти. Он так мало изменился, что, казалось, это ожившие воспоминания постучались к ней в дверь. Лицо у него было точно таким, как ей запомнилось: темные глаза, нервные ноздри, красивый рот. И поза у него была такая же непринужденная. Но теперь у нее не перехватило дыхание. Она видела и улицу, и белое каменное крыльцо соседнего дома, и деревья.
— Мне можно войти? — спросил Доминик, ощущая неловкость. На этот раз самообладание утратил он, а не Шарлотта.
Опомнившись, она смутилась от того, что держит его на пороге.
— Конечно, — сказала Шарлотта, отступая. Наверное, она выглядит нелепо. Они же старые друзья, которые несколько лет прожили в одном доме, когда он был ее зятем. Поскольку он до сих пор не женился (хотя Сара умерла почти пять лет назад), его даже можно по-прежнему считать членом семьи.
— Как вы поживаете? — спросила она.
Доминик улыбнулся, пытаясь перекинуть мостик через разделявшую их пропасть.
— Очень хорошо, — ответил он. — И, насколько мне известно, вы тоже. Я теперь сам это вижу, да и Томас рассказывал мне об этом, когда мы встретились на днях. Он сказал, у вас дочь…
— Да, Джемайма. Она сейчас наверху, спит.
Шарлотта вспомнила, что огонь горит только в кухне. Слишком дорого отапливать еще и гостиную — да и в любом случае она проводит там так мало времени. Женщина повела Доминика по коридору, остро ощущая разницу между подержанной мебелью и дощатым полом и обстановкой в доме на Кейтер-стрит, где было пятеро слуг. Но в кухне, по крайней мере, тепло и чисто. Слава богу, она только вчера надраила плиту, а стол выскоблен добела. Нет, она не станет извиняться — не столько из-за себя, сколько из-за Питта.
Шарлотта взяла пальто гостя и повесила за дверью, затем предложила ему кресло мужа. Доминик сел. Она знала, что он пришел, потому что ему что-то нужно, и скажет все сам, когда подыщет слова. Пить чай еще рано, но он, вероятно, замерз — да и что же еще ему предложить?
— Спасибо, — сразу же согласился Доминик.
Он украдкой окинул взглядом комнату, подмечая признаки бедности. Все предметы интерьера были старые и любимые, и каждый прежний владелец в свою очередь начищал и чинил их.
Доминик слишком хорошо знал Шарлотту, чтобы пускаться в светские любезности. Он помнил, как она таскала газеты из буфетной дворецкого, когда отец не разрешал ей их читать. Доминик всегда относился к ней как к другу — скорее как к приятелю, а не к женщине, понятия не имея, что причиняет ей этим боль.
— Томас рассказал вам об осквернении могилы? — вдруг задал он прямой вопрос.
Шарлотта стояла у раковины, наливая воду в чайник.
— Да, — ответила она ровным голосом.
— Он рассказал вам многое? — продолжал Доминик. — Сказал, что это лорд Огастес Фицрой-Хэммонд и что его выкопали из могилы дважды и оставили там, где он был бы сразу же найден? Второй раз — на его собственной скамье в церкви, где его обнаружили члены семьи.
— Да, он мне сказал. — Шарлотта завернула кран и поставила чайник на плиту. Что же ему предложить? Время ленча прошло, а для чая слишком рано. У нее нет ничего достойного, чтобы предложить гостю. В конце концов, она решила угостить его печеньем с имбирем, которое сама испекла.
Он с беспокойством следовал за ней взглядом по комнате.
— Было сделано вскрытие. На этом настоял Томас, хотя я и просил, чтобы он не…
— Почему? — Шарлотта взглянула ему прямо в глаза. Она понимала, что Доминик пришел за помощью, но не могла ему помочь, не зная истины — хотя бы того, что было известно ему.
— Почему? — повторил он ее вопрос, словно находил его странным.
— Да. — Она уселась напротив него за кухонный стол. — Почему вы против вскрытия?
Вспомнив, что не рассказал ей о своей связи с этой семьей, Доминик предположил, что именно это ее сбивает. Шарлотта поняла, о чем он думает, и ее удивило, насколько легко она читает его мысли. На Кейтер-стрит он казался загадочным и неприступным…
— О, я забыл объяснить, что знаю леди Алисию Фицрой-Хэммонд, вдову. Не так давно познакомился с ней во время бала, и мы стали… — Он запнулся, и Шарлотта поняла, что Доминик решает, сказать ли ей правду. Он колебался не из-за ее прошлых чувств, так как не ведал о них — просто не принято было обсуждать подобные вещи. Никто не говорит открыто об отношениях с женщиной, которая недавно овдовела. На личные чувства можно было намекнуть, но уж никак не называть вещи своими именами.
Шарлотта слегка улыбнулась, предоставив ему выпутываться самому.