— Она была красивая, — заметил Томас. — Но к чему ты клонишь?
— Годольфин Джонс зарабатывал деньги тем, что писал портреты. Но ведь желание, чтобы твое лицо обессмертили — это своего рода тщеславие, не правда ли? Может быть, он тоже льстил своим клиентам? А если так, то кое-кто из них мог поддаться на лесть?
И вдруг Питт понял.
— Ты имеешь в виду роман, или даже несколько романов? Какая-нибудь ревнивая женщина, которая вообразила, что она единственная в его жизни, — и вдруг обнаружила, что она всего-навсего одна из многих? И поняла, что комплименты — его профессиональная уловка? Или же это был ревнивый муж?
— Возможно. — Шарлотта наконец разрезала пирог. Густая подливка просочилась наружу, и Питт начисто забыл о подгоревшем кусочке.
— Я проголодался, — сказал он.
Жена улыбнулась с довольным видом.
— Хорошо. Спроси тетушку Веспасию. Если это кто-то из Парка, то, бьюсь об заклад, она знает, кто; а если нет, то выяснит это для тебя.
— Непременно, — ответил Питт. — А теперь, пожалуйста, давай обедать, и забудем о Годольфине Джонсе.
Первым, кого Томас увидел на следующее утро, был Сомерсет Карлайл. Разумеется, теперь уже все в Парке знали о найденном теле, и больше нельзя было рассчитывать на фактор неожиданности.
— Я не особенно хорошо его знал, — мягко сказал Карлайл. — У нас было мало общего, как вам, должно быть, известно. И уж, конечно, у меня не было никакого желания заказать свой портрет.
— А если бы было, — медленно произнес Питт, наблюдая за выражением лица Карлайла, — вы обратились бы к Годольфину Джонсу?
На лице Карлайла отразилось удивление.
— А какое это имеет значение? Да и в любом случае, я немного опоздал с этим.
— Но все-таки, обратились бы?
Сомерсет колебался, размышляя.
— Нет, — ответил он наконец. — Нет, не обратился бы.
Питт этого ожидал. Шарлотта говорила, что Карлайл с пренебрежением отозвался о Джонсе как художнике. Он бы сам себе противоречил, если бы сейчас похвалил его.
— Вы считаете, что его перехвалили? — продолжил Томас.
Карлайл безмятежно посмотрел на него. Его темно-серые глаза были очень ясными.
— Как художника — да, инспектор, я так считаю. Но как ухажера и собеседника — пожалуй, нет. У него был живой ум, очень ровный характер, и он обладал немаловажным свойством: снисходительно относился к дуракам. Кстати, не так-то легко долгое время изображать из себя великого художника.
— Разве искусство — не вопрос моды? — осведомился Питт.
— Конечно, это так. Но моды часто фабрикуют. Цены сами говорят за себя. Продайте одну вещь дорого — и следующая уйдет еще дороже.
Питт уловил суть, но все это никак не объясняло, зачем кому-то понадобилось душить Годольфина Джонса.
— Вы упомянули о его прочих достоинствах, — осторожно начал он. — Что вы имели в виду — исключительно талант собеседника или нечто большее? Талант ловеласа? У него был роман и, быть может, не один?
Лицо Карлайла оставалось бесстрастным, в глазах искрился юмор.
— Возможно, вам стоит рассмотреть такую возможность. Конечно, конфиденциально — иначе вы вызовете недобрые чувства, которые отразятся на вас же.
— Естественно, — согласился Питт. — Благодарю вас, сэр.
Первая конфиденциальная беседа состоялась у него с тетушкой Веспасией.
— Я ожидала вас вчера, — сказала она с легким удивлением в голосе. — С чего вы начнете? Вы что-нибудь знаете об этом несчастном человеке? Как я слышала, он не имел ничего общего с Огастесом, а Алисия — одна из немногих красавиц в Парке, чей портрет он не писал… Ради бога, садитесь, иначе я сверну себе шею, глядя на вас!
Питт повиновался. Он не любил садиться без приглашения.
— Он был хорошим художником? — спросил Томас, который с уважением относился к мнению леди Камминг-Гульд.
— Нет, — откровенно ответила она. — А что?
— Шарлотта так и сказала.
Веспасия взглянула на него искоса.
— И какой вывод вы из этого сделаете? Вы пытаетесь что-то сказать — что же?
— Как вы думаете, почему ему удавалось назначать такие высокие цены и получать такие большие деньги?
— А… — Веспасия откинулась на спинку кресла, и легкая улыбка коснулась ее губ. — Портретисты, которые пишут женщин из общества, должны быть дамскими угодниками, возможно, в первую очередь дамскими угодниками. Лучшие из них могут позволить себе писать, как им хочется, но остальные должны угождать тем, у кого в руках кошелек. Если они талантливы, то льстят кистью, если же нет — языком. Некоторые даже ухитряются делать и то и другое.