А если все это не имеет значения, то почему он не хочет с ней спать?
Кэрол легла на спину и устремила взгляд в потолок. Штукатурка была в трещинах, а красили здесь лет сто назад, не меньше. Видимо, нижний этаж поглощал все внимание Энтони. Квартира была в запустении. Только гостиная была выкрашена свежей белой краской, потому что по воскресеньям здесь проходили занятия для детей. Однако она подозревала, что к остальному не прикасалась рука человека. Мебель была старая, но казалась бы вполне сносной, если бы за ней как следует следили. В квартире было множество ниш и чуланов, однако никто не обращал на них внимания и не ценил их прелести. Все указывало на это. Ни картинки на стенах, ни вазы, ни занавесочек, ни подушечек… Этот перечень можно было продолжать и продолжать.
Лишь одна вещь служила этому жилищу украшением, если так можно было выразиться. На старом столе у дальней стены гостиной стояла фотография женщины. Жены Энтони.
Кэрол напомнила себе, что теперь она жена преподобного. Ей так и не представилось случая высказать ему свои сомнения. Хэкворт явился со священником и половиной персонала больницы. Кое-кто из сестер лил сентиментальные слезы, став свидетелем столь великого события. Палата Кэрол была похожа на железнодорожный вокзал в часы пик. Вдруг девушка оказалась окруженной чужими людьми, в совершенно не приспособленном для этого месте, и какой-то незнакомый мужчина, за которого она выходила замуж, надевал ей кольцо на палец…
Шаги Энтони стали громче, и Кэрол поняла, что он подходит к дверям.
— Входите и говорите, — крикнула она.
— А что я должен сказать?
— Что мы сделали ошибку. Это была дурацкая мысль. Может быть, наш брак и для отвода глаз, но я могу довести вас до того, что в один прекрасный день вы пойдете к «Мустангам» и со слезами будете умолять закончить то, что они начали.
Из-за двери донесся раскатистый смех.
Она медленно, с трудом села, словно вылезла из могилы.
— Скажите мне, что это не приходило вам в голову.
— Я думал только о том, что здесь не поместится ваше имущество.
— Значит, я вас удивила. Впрочем, от моего имущества осталась только половина. Вторая лежит в контейнере с мусором.
Его улыбка тут же погасла.
— Мне очень жаль. Я бы тоже хотел, чтобы вы могли оставаться в своей квартире.
— Спасибо, хоть клиника не сгорела.
— Правда, многое пострадало от воды.
— Нет ничего такого, что мы не могли бы восстановить.
— На время забудьте о восстановлении. Слышали, что сказал врач?
— Я сама медсестра и говорю, что совершенно здорова.
— Не похоже. Вы бледны. И глаза у вас усталые.
Она видела свое лицо в зеркальной двери шкафа. Какое там бледная и усталая… Слишком мягко сказано. Синяк на одной скуле приобрел золотистую окраску. Другая половина лица все еще слегка опухшая. И намека не было на то, что все рассосется до выхода на работу. На лбу красовалась повязка, закрывавшая порез, на который пришлось наложить три шва. Впрочем, тщеславие Кэрол было удовлетворено: к счастью, шрам можно было прикрыть волосами.
— Ну что ж, по крайней мере, теперь понимаю, почему вы не хотите спать со мной, — сказала обрученная, следя за выражением его лица. Но оно ничуть не изменилось. На это Энтони был мастер.
— Я когда-нибудь говорил, что не хочу спать с вами? — спросил он.
— Вы ясно дали это понять.
— Я сказал, что не собираюсь спать с вами. Улавливаете разницу?
— Но должны же вы получить какую-то компенсацию за то, что будете моим телохранителем?
— Ваше остроумие будет вполне достаточной компенсацией.
Она обольстительно улыбнулась, но все же не так, чтобы Энтони принял это всерьез.
— Вы сами не знаете, от чего отказываетесь.
— Мне нравится ход ваших мыслей.
Что-то крылось за этими словами. Воспоминание о радостях супружеского ложа? Нет, не похоже. Тоска? Не то слово. Здесь было что-то другое, куда более дикое и необузданное. Ее улыбка увяла. Внезапно Кэрол поняла, что играет с огнем. Если бы она действительно предложила себя этому человеку и он принял бы ее предложение, эта страсть могла бы спалить их обоих.