Она любила Энтони. Любовь эта вспыхнула не внезапно, но медленно, исподволь прокралась в сердце сквозь трещины и бреши в окружавшей его стене, пока в одно прекрасное утро ей не пришлось признать, что сердцу не прикажешь. Желание было лишь одной из составных частей этой любви. Другой составной было сочувствие его борьбе, его надеждам и мечтам. Третьей — уважение, четвертой — сострадание к тому, что ему довелось пережить. Но любовь была чем-то большим, чем сумма всех составных.
Любовь к этому человеку заставляла Кэрол стремиться понять причину его мужской несостоятельности и победить ее.
— Хочешь закрыть холодильник силой своего взгляда?
Она испуганно обернулась и увидела стоявшего в дверях Энтони.
— Какао готово, — сказала она. — Я просто… замечталась.
— Елка стоит. Твоя маленькая, пушистая, незаметная елочка скребет потолок.
— Умница. — Кэрол подошла к буфету, достала кружки для какао, наполнила их, добавив по зернышку кардамона, обернулась и подала ему чашку. — Давай пить какао, сидя у камина.
— У нас же нет камина, — возразил Энтони, вопрошающе глядя на жену.
— Сделаем вид, что есть.
— Это такая игра?
— Она позволила мне пережить трудные времена. Меня научила мать. Было одно Рождество… — Кэрол умолкла, засомневавшись, что он захочет слушать рассказы о ее детстве.
— Продолжай. — Он шагнул в сторону гостиной.
Супруга последовала за ним и поставила свою чашку на кофейный столик. Энтони следил за ней. Фантазерка схватила диванную подушку и швырнула ее в стену.
— Пожалуй, одного полена будет мало, — с грустной улыбкой вздохнула она. — Будь добр, подбрось еще дров. А потом садись рядом.
— А где у нас дрова? — понимающе подхватил муж.
Она пожала плечами.
— Там, где ты сложил поленницу.
Энтони покачал головой, но уступил и сделал вид, будто что-то поднял с полу. Кэрол не спускала с него глаз. Он наклонился и подбросил в «камин» воображаемую вязанку хвороста.
— Теперь хорошо? — спросил он.
— Замечательно. — Она похлопала по дивану.
— Пожалуй, надо помешать. Подай-ка мне кочергу и мехи.
Женщина откинулась на спинку дивана и довольно улыбнулась.
— Они рядом с тобой.
— Уже подсунула?
Энтони сделал вид, будто поправляет дрова, а затем раздувает огонь мехами. Наконец он сел рядом и удовлетворенно крякнул.
— Теперь тепло?
— Спасибо, чудесно. Никто не умеет разводить огонь лучше тебя, дорогой!
— А лучше тебя никто не умеет радоваться этому огню. Так расскажи мне про то Рождество.
— Вкус у матери был чудовищный. Можешь себе представить, я боялась, что Агата пойдет в нее. Не все любовники матери были такими буянами, как Пол, но зато все были с крупными изъянами. Однажды в декабре, когда мне было одиннадцать лет, ее очередной дружок украл все, что не было прибито к полу, снял деньги с крошечного счета и уехал в ее машине. За нее еще не было выплачено, она была не застрахована, а дружка так и не поймали.
Она сделала глоток какао.
— Ты можешь рассказать что-нибудь подобное?
Он вспомнил о Рождестве, на которое получил по почте Библию в кожаном переплете с золотым тиснением и печатью библиотеки Конгресса. На следующее утро какие-то шалопаи позвонили ему и со смешком сказали, что похищенный экземпляр необходимо сдать куда следует. Он и сдал, выяснив, что это был богохульный розыгрыш.
— Стоит ли поминать плохое, — заметил Энтони.
— Детство у меня было запоминающееся.
Он поднял чашку.
— Выпьем за него.
Она улыбнулась.
— Можешь себе представить, на то Рождество мы остались без единого цента. Домовладелец грозил выселить нас, потому что дружок заодно прикарманил и то, что было отложено, чтобы заплатить за квартиру. Впрочем, Рождество у нас всегда проходило пышнее, чем можно было себе позволить. Мать заворачивала в разноцветную бумагу все, что попадалось под руку. Даже носки заворачивала порознь. Однажды мне достались три пластмассовых обруча для волос в трех разных коробочках. Праздник всегда удавался на славу. Но в тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, не было денег даже на пластмассовые обручи.
— Если ты скажешь, что это было лучшее Рождество в твоей жизни, я не поверю.
— Да уж. Но самое поучительное — это точно. В сочельник мать пришла домой после того, как убрала несколько офисов после вечеринок. Настроение у нас было неважное, потому что все знали, что на следующее утро придется несладко. Но мать сняла с антресолей елочные игрушки, которыми побрезговал ее дружок, и велела нам наряжать елку. Конечно, никакой елки и в помине не было, но она настаивала на своем. Поэтому в конце концов младшая сестренка повесила шишку на стоявшую в углу вешалку, только бы отвязаться. Это выглядело ужасно глупо, но я повесила рядом вторую. Через полчаса мы украсили вешалку лампочками и надели игрушки на каждый крючок.