Если уж речь шла о роскоши, то не стоило рассчитывать на жалкую зарплату Рафаэля: она практически полностью испарялась, как только у Метода появлялся какой-нибудь грибок, который приходилось лечить «Низоралом» (недельный курс стоил недельной зарплаты), или когда его клали в больницу. Приходилось платить, подчиняясь диктату Международного валютного фонда. А еще на питание и уход за больным. Рафаэль продал свой мотоцикл. Три курса лечения грибка, переливание крови и две госпитализации, и от кубышки остались одни воспоминания.
Методу оставалось жить всего несколько дней.
Неделю, может, две. Рафаэль без труда, как ребенка, перенес его в номер Валькура. Метод весил не более сорока килограммов. Тончайшая и хрупкая конструкция, тени, скорее даже смутные намеки на то, что было руками, ногами, шеей. Лишь огромные глаза на осунувшемся лице, как у скульптур Джакометти, напоминали о той изящной, словно выточенной из эбенового дерева голове Метода, которого в свое время так любили женщины.
По губам Метода скользнула тень улыбки, когда он услышал, как зашумела вода в ванной. Горячая ванна. Таковым было его первое желание. «И много пены». Пена нашлась у соседки из номера 314, это была итальянка, эксперт, одевалась она исключительно на улице Кондоти в Риме[27]. Кроме того, у нее была необычная для «эксперта в командировке» привычка проводить весь день у бассейна в ожидании, когда глава их миссии вернется с работы из Всемирного банка. Тот же, ранее депутат Христианско-демократической партии, почуяв, что запахло жареным, в свое время резко сменил специализацию и переквалифицировался в эксперта по международному развитию. Когда Валькур зашел попросить немного пены для ванны, у него с Лизой как раз проходил «экспертный совет».
– В такой час!
– Да, это для умирающего.
Подобные ответы, которыми в последнее время Бернар пользовался с особым беспощадным удовольствием, не терпели возражений и порождали неловкое молчание, создавая спасительную дистанцию между ним и собеседником.
Метод хотел умереть чистым, пьяным, наевшись до отвала и лежа перед телевизором. Триумфальный уход из жизни в тридцать один год. И Метод уже не боялся, поскольку считал, что лучше умереть от СПИДа, чем быть разрубленным на куски мачете или разорванным гранатой. «Такая судьба ждет всех тутси. Нужно уехать или умереть до холокоста». С тех пор как болезнь приковала его к постели, он прочитал о евреях все, что смог найти. У тутси и евреев одна судьба. Мир пережил научный, холодный, технологический, ужасающий по своей эффективности и организованности холокост. Чудовище западного мира. Первородный грех белых. А здесь будет варварский холокост, бич бедняков, триумф мачете и дубины. В провинции Бугесера по озеру Мугесера уже плавают трупы, оттуда их несет в Кагеру, легендарный исток Нила. Так мы и отправим тутси обратно домой, в Египет, кричал господин Леон, который владел прекрасным домом в Квебеке, а здесь строил из себя доморощенного Гитлера. Повсюду будут грязь, мерзость, отрубленные части тела, женщины со вспоротыми животами, дети с отрезанными ногами, чтобы эти твари никогда не смогли подняться и сражаться. Методу не было грустно при мысли о смерти. Наоборот, он чувствовал облегчение.
Рафаэль и Валькур сидят на краю ванны, и каждый думает о чем-то своем, пока Метод рассуждает. Голос у него слабый - каждая фраза требует усилий. И откуда только он черпает эти силы, одному Богу известно, но он их отыскивает и торопится, будто хочет успеть закончить фразу, пока не кончился воздух в легких.
«Вы что, ослепли?.. Ничего не видите? Все рушится. Раньше притворялись, жили хотя бы несколько часов, говорили хотя бы несколько минут». Тишина, вдох, и снова он ищет в себе силы, мобилизуя для этого всю волю, тишина, глубокий-глубокий вдох, словно он идет из чрева земли, клокочущий, как вулкан. «Сегодня о человеке говорят «тутси», «хуту», «больной СПИДом»… Часто ошибаются, но это не важно. Мы настолько запуганы, что нам становится спокойнее, когда мы можем назвать своего врага, а если это нам не удается, мы его придумываем». Тишина. Пытается продолжить. Но доносится лишь сдавленное животное урчание, голова склоняется набок, как у козы со сломанной шеей, и соскальзывает в пену, наполняющую ванную комнату чувственными ароматами.