По проспекту Республики, окружавшему отель, уже устало брели служащие, которых ждал новый шестнадцати часовой рабочий день. Несколько выверенных, тысячу раз проделанных движений, и вот они уже в белых рубашках, бабочках, на лицах широченная улыбка, которой предстоит выдержать шестнадцать часов капризов, высокомерия, нетерпения, плохо скрываемого презрения, а порой и симпатии к странам третьего мира, столь приторно навязчивой, что ее адресат услужливо принимался сгущать темные краски своей жизни, чтобы доставить удовольствие белому бедняге одиночке. «Как поживают твои детишки?» Или лучше: «Сыты ли твои дети?» - вот с чего мог бы начаться настоящий разговор.
Никто никогда не задумывался, почему их губы растягивались в улыбке, тогда как глаза оставались грустными. Валькур называл это «улыбкой-оскалом».
Постучали в дверь. Рафаэль храпел. Метод хрипел. Зозо заступал на смену, он все уже знал и пришел проведать больного, а также предупредить всех, что руководство будет не в восторге от того, что респектабельный номер гостиницы превращается в больничную палату для человека, пораженного столь постыдной, да к тому же заразной болезнью. Ему очень нравился Метод, но не настолько, чтобы допустить, что он умрет здесь. Остальные служащие наверняка откажутся работать на этом этаже и уж точно не станут убирать номер. Зозо предложил свести Валькура со своим двоюродным братом, который работал в больнице, и напомнил, не преминув подчеркнуть свое глубокое несогласие, что в последнее время политика заведения ужесточилась. «Нужно платить за дополнительное место для всякого незарегистрированного посетителя, проводящего ночь в комнате клиента, даже такому хорошему клиенту, как вы, мсье Бернар. Если только речь не идет о вашей подружке, мсье Бернар.
А мой брат - дипломированный санитар, он имеет большое влияние».
Зозо всегда готов был оказать услугу, ему нужно было кормить своих многочисленных детей, а мизерной зарплаты мальчика на побегушках не хватало. Только щедрость клиентов позволяла выживать всей этой ораве. Его любовь к семье и несколько тысяч франков, которые дал ему Валькур - «на детей», привели к тому, что в больничном центре Кигали стало несколькими пакетами с раствором и одним тазом меньше. Его брат был не дипломированным санитаром, а администратором в аптеке. Никакого влияния он не имел, но был изворотливым и хитрым, снабжал всю их огромную семью медикаментами и перевязочным материалом.
Элиза, медсестра из Канады, которая была упрямей осла и щедрей, чем весеннее солнце, занялась переливанием крови. Метод умирал, как он этого и хотел, в отдельном номере. Да еще этот непрерывный поток посетителей: близкие, а потом и дальние родственники, друзья, коллеги по работе и, наконец, всевозможные знакомые. Иногда Метод улыбался - он и не подозревал, что столько людей любили его. В сопровождении полицейского пришел санитарный инспектор и вынужден был признать, что не нарушено ни одно из правил, а поговорив с Рафаэлем, и вовсе обнаружил, что он дальний родственник умирающего. Посему инспектору было даже приятно выдать документ, подтверждающий, что больного нельзя перевозить. Он сделал вид, что отказывается от пяти тысяч франков, которые ему протягивали, но потом вспомнил о том, что у него много детей, что зарплату не давали уже три месяца, а его небольшое предприятие по торговле медикаментами дышало на ладан. Вот уже месяц в аптеке не было аспирина и две недели как кончились последние антибиотики. Он, было, попытался сбыть часть препаратов против туберкулеза, но без особого успеха, поскольку их бесплатно раздавали миссионеры, которых было почти так же много, как и туберкулезников.
В проеме двери, которую из-за нескончаемого хождения туда-сюда не закрывали, возникла фигура месье Дика, директора отеля: это он вызвал санитарного инспектора, но забыл преподнести ему подарок и теперь пришел сунуть свой широкий мерзкий нос не в свое дело. Его встретила Агата, периодически преподносившая ему холмы и возвышенности своей плоти в залог дружбы или в случае задержки арендной платы. Мадам Агата использовала свое пышное тело, как иные пользуются чековой книжкой. Месье Дик щупал, гладил, облизывал ее груди, которые она подставляла ему одну за другой, как дают пирожные ребенку-сладкоежке. Он лапал ее задницу, просовывал руку меж влажных ляжек. И кончал, двигая рукой под юбкой. Но голой Агату он никогда не видел, она бережливо распределяла средства, оставляя часть капитала для особых случаев. Когда он закричал: «Господин Бернар, так не может продолжаться…» - она прижала коротышку к своей груди и буквально внесла его в ванную. «Господин Дик, я покажу тебе рай». И закрыла дверь. Пять минут спустя директор, все еще дрожа от удовольствия, вышел поприветствовать Метода со всем тем уважением и притворным состраданием, которых требовали этикет и сложившиеся обстоятельства.