А кто же они, подумала она, эти особы, исполненные гордыни и высокомерия? У нее в уме составился маленький список тех, кого не мешало бы предостеречь ради их собственного блага, — настолько они были близки к тому, чтобы привлечь к себе внимание Немезиды. Этот список возглавил один известный альпинист из высшего света, обладающий поразительным хладнокровием. Лавина могла бы поколебать его самоуверенность, но так думать скверно. Ведь есть у него и хорошие черты, поэтому подобные мысли следует гнать прочь. Они недостойны редактора «Прикладной этики».
— Помузицируем до обеда, — оживленным тоном сказала Изабелла. — Что вы с собой захватили? Дайте-ка мне взглянуть.
Они перешли в музыкальную комнату — маленькое помещение в задней части дома, где стояли отреставрированный пюпитр эдвардианской эпохи и кабинетный рояль ее матери. Джейми открыл папку для нот и извлек тонкий альбом, который и протянул Изабелле для ознакомления. Просмотрев ноты, она улыбнулась. Это была именно та музыка, которую он всегда предпочитал: песни на стихи Бернса, арии из мюзиклов Гилберта и Салливана[23] и, конечно же, «О мое милое дитя».
— Как раз подходит для вашего голоса, — заметила Изабелла. — Все как обычно.
Джейми покраснел.
— У меня не очень-то получаются современные вещи, — начал он оправдываться. — Помните того Бриттена?[24] Я с ним не справился.
Изабелла сразу же принялась его разуверять:
— А мне нравятся именно эти вещи. Их гораздо легче играть, чем Бриттена.
Она снова перелистала нотный альбом и сделала свой выбор:
— «Пара сверкающих глазок»?
— Отлично, — согласился Джейми.
Изабелла заиграла вступление, и Джейми, чуть наклонив голову, чтобы было свободнее гортани, запел. Изабелла играла весьма энергично — а как же еще играть Гилберта и Салливана? — и закончила тушем, которого не было в нотах, но который обязательно бы там был, если бы Салливан потрудился его включить. Затем они перешли к Бернсу — к его «Джону Андерсону».
Джон Андерсон, подумала она. Размышление о прошедших годах и о любви, которая сохранилась и все живет. «Теперь под гору мы бредем, не разнимая рук, и в землю ляжем мы вдвоем, Джон Андерсон, мой друг!»[25] В этих строках была такая невыразимая грусть, что у нее всегда перехватывало дыхание. Это был Бернс-романтик, писавший о постоянстве, которого, несомненно, не было в его отношениях с женщинами, — да и сам он был не так уж верен. Какой лицемер! Или это не так? Что плохого в том, чтобы прославлять качества, которых нет у тебя самого? Несомненно, ничего. Люди, которые страдают от такой вещи, как акразия[26] (о которой философы знают всё и с удовольствием пространно обсуждают), все же могут проповедовать, что лучше делать то, что самим им не под силу. Можно говорить, что плохо злоупотреблять шоколадом, или вином, или чем-то еще, чем любят злоупотреблять люди, — и в то же время злоупотреблять самому. Конечно, тут важно не скрывать, что и вы сами этим грешите.
«Джон Андерсон» предназначен для женского голоса, но эту вещицу могут при желании исполнять и мужчины. И в каком-то смысле она даже более трогательна, когда поет мужчина, поскольку ее слова могут относиться и к мужской дружбе. Правда, мужчины не любят говорить — а тем более петь — о таких вещах, что всегда озадачивало Изабеллу. Женщины гораздо естественнее в дружбе и охотно признают, как много она для них значит. Мужчины совсем другие: они держат своих друзей на почтительном расстоянии и никогда открыто не выказывают свои чувства. Как скучно, наверное, быть мужчиной, какими сдержанными в эмоциональном плане они себя чувствуют — им недоступен мир сопереживания, взаимопонимания, они словно живут в пустыне. И тем не менее есть несколько исключений. Вот, например, как чудесно быть Джейми, с его замечательным лицом, на котором написано так много!.. Он похож на одного из этих юношей на полотнах флорентийского Возрождения.
23
Уильям Гилберт (1836–1911), Артур Салливан (1842–1900) — английские драматург и композитор, авторы популярных мюзиклов.