— Я бы с удовольствием, — наконец заговорила Кэт. — Единственная проблема заключается в том, что я планировала встретиться с Тоби. Мы хотели посидеть в пабе.
— Ну конечно, — поспешно произнесла Изабелла. — Как-нибудь в другой раз.
— А может быть, Тоби мог бы тоже к тебе прийти? — добавила Кэт. — Уверена, он был бы счастлив. Почему бы не продолжить ваше знакомство?
Изабелла хотела было отказаться, полагая, что юной парочке на самом деле не улыбается провести с ней вечер, но, поскольку Кэт настаивала, они договорились, что Кэт и Тоби придут к ней в девятом часу. Изабелла вышла из магазина и направилась к своему дому, размышляя о Тоби. Он появился в жизни Кэт какое-то время назад, и Изабелла питала опасения на его счет, как прежде — относительно его предшественника, Эндрю. Трудно было точно сформулировать, что ее в них не устраивало, но Изабелла была убеждена в своей правоте.
Глава третья
Днем Изабелла прилегла отдохнуть, а когда встала, незадолго до пяти часов, то почувствовала себя значительно лучше. Грейс ушла, оставив записку на столе в кухне: «Кто-то звонил. Я сказала ему, что вы спите. Он сказал, что перезвонит. Не нравится мне его голос». Изабелла привыкла к подобным посланиям Грейс: в них обязательно содержался комментарий, характеризующий лицо, о котором шла речь. «Тот водопроводчик, которому я никогда не доверяла, зашел и сказал, что придет завтра. Что вряд ли». Или: «Пока вас не было, та женщина вернула книгу, которую у вас брала. Наконец-то».
Раньше Изабеллу обескураживали комментарии Грейс, но с годами она начала понимать, что Грейс весьма проницательна. Она редко ошибалась, и суждения ее были точными и безапелляционными. Часто они состояли из одного слова: «обманщик», или «мошенник», или «пьяница». Если же мнение о ком-то бывало благоприятным, то оно выражалось несколько пространнее: «весьма щедрый» или «действительно добрый». Но такой одобрительный отзыв было трудно заслужить. Однажды Изабелла начала выспрашивать, на чем основывается ее оценка людей, но Грейс только отмалчивалась. Наконец она сказала:
— Я просто вижу. Людей очень легко читать. Вот и всё.
— Но часто в них кроется гораздо больше, чем вы думаете, — возразила Изабелла. — Их качества проявляются, только когда вы узнаете их получше.
Грейс пожала плечами.
— Есть такие люди, которых мне бы не хотелось узнать получше.
На том и закончилась их дискуссия. Изабелла знала, что ей не изменить взгляды Грейс. Мир Грейс был очень ясным: существовал Эдинбург и ценности, которые одобрял Эдинбург; а еще существовало все остальное. Нет нужды говорить о том, что Эдинбург всегда прав и нужно надеяться на лучшее, а именно — что те, кто иначе смотрит на вещи, в конце концов одумаются. Когда Грейс впервые появилась в их доме — вскоре после того как заболел отец Изабеллы, — Изабелла была поражена, обнаружив, что существует человек, так прочно обосновавшийся в мире, который казался ей почти исчезнувшим. Это был мир добропорядочного, буржуазного Эдинбурга, воздвигнутый на жесткой иерархии и мощных традициях шотландского пресвитерианства. Грейс доказала, что Изабелла заблуждалась.
Это был мир, из которого вышел отец Изабеллы и с которым в юные годы он стремился порвать. Он был адвокатом из династии адвокатов. Он мог бы остаться в узком мирке своего отца и деда, в мирке, ограниченном правом собственности, но еще студентом познакомился с международным правом и миром более широких возможностей. Он решил получить степень магистра, специализируясь на международных соглашениях. Гарвард, куда он отправился с этой целью, мог бы дать ему шанс, но он им так и не воспользовался. Были пущены в ход увещевания, чтобы заставить его вернуться в Шотландию. Он почти уже остался в Америке, но в последнюю минуту все-таки решил ехать домой — в сопровождении своей жены, с которой они недавно поженились в Бостоне. Как только он очутился в Эдинбурге, его тут же засосала семейная юридическая практика, и все надежды пошли прахом. Как-то раз, забывшись на минуту, он сказал дочери, что считает свою карьеру приговором, согласно которому он вынужден не жить, а отбывать срок. Эти слова ужаснули Изабеллу, хотя она скрыла свои чувства. Именно по этой причине она, когда пришло время поступать в университет, отбросила все мысли о карьере и выбрала предмет, который ее действительно интересовал, — философию.
У ее родителей было двое детей: Изабелла, старшая из двоих, и брат. Изабелла пошла в школу в Эдинбурге, а ее брата отослали в закрытое учебное заведение в Англии, когда ему исполнилось двенадцать. Родители выбрали для него школу, известную своими интеллектуальными достижениями, — и несчастье. А чего же они ожидали? Поместить вместе пятьсот мальчиков, отрезав их от мира, означало создать сообщество, в котором процветали бы жестокость и всевозможные пороки, — и они там процветали. Он стал несчастным. Более того, он стал непреклонным в своих суждениях, из самозащиты — это та броня, о которой говорил Вильгельм Райх, подумала Изабелла, а в результате получаются такие вот чопорные, несчастные мужчины, которые ведут себя крайне осмотрительно и никогда не повышают голос. После университета, который ее брат окончил, не получив степени, он устроился на службу в коммерческий банк в Сити и вел размеренную, правильную жизнь служащего банка. Между ним и Изабеллой никогда не было близких отношений, и, став взрослым, брат лишь изредка общался с ней. Он для нее почти что незнакомец, подумала Изабелла, — дружелюбный, но чуть ли не чужой человек, единственной настоящей страстью которого был всепоглощающий интерес к коллекционированию старых облигаций и акций: южноамериканские железнодорожные акции, царские долгосрочные облигации — весь разноцветный мир капитализма. Но однажды она спросила брата, что стоит за этими красиво напечатанными свидетельствами о праве собственности. Четырнадцатичасовой рабочий день на плантациях? Люди, которые трудятся за жалкое вознаграждение, пока не ослабеют от силикоза или не отравятся токсинами, так что не смогут больше работать? Несправедливость, которая далеко от нас, подумала она, — интересная тема в философии морали. Не кажется ли нам несправедливость в далеком прошлом менее тяжкой оттого, что она не столь нас ужасает?