На холме, со стороны Пасабильдо, появилась траурная процессия и стала спускаться по отлогому склону к пристани. Впереди шёл священник в застёгнутом наглухо чёрном костюме и шляпе. Его щёки блестели от пота. За ним четверо мужчин несли открытый гроб, из которого виднелся острый нос покойника, будто вылепленный из парафина, и бледный лоскут лба. Рядом с гробом, опираясь на руку высокого юноши, шагала строгая женщина в чёрном; лицо её скрывала мантилья. Следом двое несли на головах крышку гроба. Далее молчаливо шествовали мужчины и женщины, человек тридцать или сорок.
Игнасио Перес некоторое время рассматривал процессию. Потом отвёл взгляд и сплюнул себе под ноги. Лицо его побледнело и осунулось. Но старик ничего не замечал — он возился со своей трубкой.
— Зачем они его сюда? — спросил Игнасио Перес.
— Кого?
Старик обернулся. Посмотрел на процессию.
— А-а, этого…
— Зачем?
— На паром. Иначе в Палестину не попадёшь.
— А зачем они его в Палестину?
— В Пасабильдо нет своего кладбища, — сказал старик. Кажется, тот факт, что в Пасабильдо нет собственного кладбища, и мертвецов перевозят через реку в соседнюю деревню, забавлял его.
— Так уж повелось, что здешних покойников провожают в последний путь через реку и хоронят у нас в Палестине, — сказал он и закашлялся, заперхал, принялся отплёвывать вязкую мокроту. Плевки падали в бурую ржавую воду и превращались в серых слизняков. Наверно, можно ловить на них рыбу, подумал Игнасио Перес. Рыбы ведь очень глупые создания. Гораздо глупее меня.
— Да, — сказал старик, отплевавшись, — в Пасабильдо нет своего кладбища. А в Палестине есть. А ведь Пасабильдо ничуть не меньше Палестины. Наверно, здесь просто не любят покойников.
— За что их можно не любить? — сказал Игнасио Перес и удивлённо посмотрел на старика.
— Всяко бывает, — пожал плечами тот. — Почём я знаю, почему в Пасабильдо не любят покойников и хоронят их за рекой. То-то будет дело, если паром сегодня не придёт.
— А может не прийти? — спросил Игнасио Перес.
Старик снова пожал плечами, загадочно ухмыльнулся и ничего не сказал. Но всем своим видом давал понять, что в этом мире возможно всё. Он выбил трубку о колено. Потом достал из штанов старый грязный кисет и принялся забивать новую порцию тёмного табаку.
Похоронная процессия молчаливо приблизилась к пристани. Мужчины и женщины в чёрном без всякого интереса посмотрели на собравшихся, на карабинеров и их пленника, на почерневшую реку и на тот берег, что терялся за испарениями, поднимавшимися от воды. Гроб медленно опустили на подставленные табуреты. Сквозь группу пробрался невысокий мужчина и подошёл к священнику. Они стали о чём-то разговаривать. Священник то и дело снимал шляпу, чтобы промокнуть платком вспотевший лоб. Было жарко и жара всё назревала, пенилась, вскипала, как бывает всегда перед хорошим ливнем. Человеку, который разговаривал со священником, было за шестьдесят, но был он поджар, подвижен и наверняка не по возрасту силён. Впалые щёки покрывала седая трёхдневная щетина. Под мышкой он держал шляпу, на которой Игнасио Перес заметил бело-синюю перевязь и край медной кокарды.
— Алькальд, — сказал старик. — Аурелио Домингес. Ох и ушлый парень, ты бы знал!
— Поди, в Пасабильдо его уважают.
— Ещё бы! Как не уважать человека, который ходит с револьвером и может хоть сейчас посадить тебя в тенёк.
— Это точно, — сказал Игнасио Перес.
Он поднялся, отошёл от старика, сел на длинную скамью, что прижималась к северной стене дома смотрителя. Хотя на этой стороне и пекло вовсю, зато было удобно наблюдать за процессией и за пленником.
Один из карабинеров, тот, что с усиками, дремал, вытянув ноги, согнувшись и свесив на грудь голову. Ружьё он поставил себе за спину, на лавку. Его товарищ играл с арестантом в карты. Арестанту было неловко играть со спутанными руками — ему приходилось бросать нужную карту, выталкивая её большим пальцем. Он улыбался, когда карта падала неудачно и карабинер вынужден был переворачивать её или поднимать с земли. Игнасио Перес подумал, что карабинер при этом видит карты пленника и легко выиграет.