— А ты? — алькальд снова хлебнул из фляжки. — Ты разве не хочешь жить?
— Не больше, чем Сильвестре, я думаю, сеньор. Когда он перестал дёргаться и обмяк, я ещё некоторое время стягивал удавку, чтобы убить его наверняка. Уж очень толстая у него была шея, и он так хотел жить… будто бы и не был сволочью… Я бросил его у кровати и ушёл. А тот парень ни в чём не виноват.
— У него были полные карманы денег и перстни. Ему всё равно светит каторга.
— Но не расстрел?
— Ещё не известно, что лучше.
— Это я подбросил деньги и кольца Сильвестре.
— Что?
— Это я подбросил Сильвестре те кольца и деньги. Специально, чтобы подумали на него. Но теперь я раскаиваюсь, сеньор Домингес. Это я снимал их с толстых пальцев того борова, и с носа у меня капал пот. Потом я подбросил их Сильвестре, специально, чтобы навести подозрения на него.
— Ну уж нет! — сказал алькальд. — Этого ты от меня не дождёшься. Идиот! Тебе так надоела жизнь?
Игнасио Перес пожал плечами.
— Без Эванхелины у меня никого больше нет. А у Сильвестре?
— У тебя будет жена. Дети.
— А у Сильвестре?
— Дался тебе этот мозгляк!
— Он ни в чём не виноват. Почему он должен умереть?
— Деньги и перстни. Я расстреляю этого поганца с лёгким сердцем. Ведь если бы тебя взяли, эти деньги тоже повесили бы на тебя. А он стал бы жить-поживать как ни в чём не бывало.
— Но ведь он не убивал Матео Чиньеса.
— Что с того?
— Это неправильно, сеньор.
— Хорошо. Сколько денег ты взял у Чиньеса?
— Не знаю. Я не считал. Всё, что нашлось.
— Что ещё ты подбросил Сильвестре Ибаньесу?
— Что ещё?.. — Игнасио Перес растерялся. — Ещё… Больше ничего.
— Вот то-то и оно, — усмехнулся алькальд. — Ты не знаешь, потому что ты этого не делал. А там было ещё кое-что.
— Что?
— Так я тебе и сказал! — алькальд поднялся. — В общем, не будь дураком, парень. И всё на этом. Поболтали и разошлись.
Аурелио Домингес неторопливо завинтил пробку на фляжке, сунул её в карман и медленным шагом двинулся к пристани. При этом у него был такой вид, будто он уже забыл всё сказанное Игнасио Пересом. Или будто сказанное было столь незначительно, что о нём и думать нечего. Кажется, он даже улыбался краешком губ. «Привет, Эрнандо», — крикнул он старику. Тот махнул рукой, что-то сказал в ответ и почему-то оглянулся на Игнасио Переса. А Игнасио Перес смотрел на пленника. Игра в карты приостановилась, как только подошёл алькальд. Карабинер и арестант держали карты в руках, но взгляды их были направлены на алькальда. В глазах арестанта Игнасио Перес не увидел ни обиды, ни страха близкой смерти. Взгляд этих глаз был спокоен, если не сказать равнодушен. Наверно, Сильвестре смирился с предстоящей казнью — попался, значит попался, говорил его вид, что уж теперь, знать, судьба такая.
Алькальд постоял, глядя на медленно приближавшийся паром, а потом отошёл ко вдове, что по-прежнему стояла у гроба в окружении нескольких женщин, собравшихся утешать её. Но утешать вдову, кажется, не было нужды, потому что она не убивалась и сохраняла вид строгий и величественный, будто присутствовала на похоронах чужого человека, а не собственного мужа. Тем не менее, женщины что-то говорили ей и кивали головами, иногда утирая глаза краешком платка.
Подойдя, Аурелио Домингес взял женщину за локоть, вывел из круга плакальщиц и отошёл с ней в сторону. Он что-то говорил ей, кивая то на паром, то на небо, то на покойника, чей парафиновый нос, лоскут бледного лба и сложенные на груди руки Игнасио Перес мог видеть со своего места. Игнасио Перес думал о покойнике, о сестре Эванхелине, чьё имя было последним, что услышал Матео Чиньес в своей жизни, о Сильвестре Ибаньесе и о том, как хорошо, что в Пасабильдо нет собственного кладбища и покойников приходится возить в Палестину. Хорошо, потому что иначе он ничего бы не знал об аресте Сильвестре.
Между тем жара спадала, но становилось так душно, что воздух, кажется, можно бы резать ножом. Поднявшийся ветер не мог управиться с этой духотой. На край неба наползали чёрные тучи и отгрызали от него голодными ртами кусок за куском.
Будет дождь, подумал Игнасио Перес, покойника придётся закрыть. Ни у кого из собравшихся на похороны не было видно в руках зонта. Если паром не успеет до дождя, они все промокнут до нитки, подумал Игнасио Перес. Кроме мертвеца. Да уж, неважные у тебя, Хосе Матео Чиньес, выдались похороны, подумал он. Других ты, конечно, и не заслужил, — ты и таких не заслужил. Бог велит нам прощать, но я не прощаю тебя, Хосе Матео Чиньес. И если бы ты сейчас вдруг ожил, я бы убил тебя ещё раз, прямо на глазах у этих людей. Жаль только Сильвестре. Быть может, он и не самый хороший человек, но его всё равно жаль.