Из-за этой злосчастной тетрадки в кожаном переплете Кристиан счел неразумным предложить Леоне руку и сердце. Если бы Леона узнала о том, что написано в дневнике, или каким-либо другим путем узнала всю правду, у нее не осталось бы сомнений в том, что много лет назад Истербрук приехал в Макао с одной-единственной целью – расправиться с ее отцом.
Было также множество других причин не делать ей предложения. Леона сама это скоро поймет.
Леона считает его упрямым, своевольным, эксцентричным, грубым, самодовольным, высокомерным. И это далеко не все нелестные эпитеты, которыми она его характеризовала. Возможно, из вежливости она избегала более резких слов в его адрес. Одному Богу известно, как она отзывалась о нем за глаза.
Свет в комнате наверху погас, ночь сразу же стала темнее. Кристиан чувствовал себя так, словно вместе с этим светом погасла его надежда.
Он открыл окно и впустил в комнату прохладный весенний воздух. Истербруку было жарко. Он разделся, но прохладнее ему от этого не стало. Огонь сжигал его изнутри.
Истербрук подошел к кровати. Его душил гнев. Он злился на себя за то, что он такой, какой есть, и не в силах ничего изменить. Он злился на судьбу за то, что она сыграла с ним злую шутку, и его страдания, похоже, никогда не кончатся.
Кристиана охватила тоска. В такие минуты ему помогал опиум. Какое-то время мир казался простым и совершенным. А сам себе он казался нормальным и всемогущим.
Теперь у Кристиана редко появлялось это желание. Обычно он достигал душевного равновесия посредством медитации, но сегодня у него ничего не выйдет. Единственное, что он мог, – практиковать способ дыхания, которому обучил его Тун Вэй.
Это помогло Кристиану выдержать момент сумасшествия, когда ты готов продать душу дьяволу – только бы испытать облегчение. И тогда худшее оставалось позади.
Однако правильного дыхания оказалось недостаточно, чтобы разорвать цепи, которые сковали его сердце в Макао. Даже медитация была бессильна.
Большую часть его достижений составляло принятие того факта, что прошлое ушло безвозвратно. Следующим шагом должно было стать принятие наследства – полностью, как оно есть.
Этот дом был самой меньшей частью наследства. Титул, богатство – все это скрывало в себе более мрачную сторону того, что Истербрук получил по наследству наряду с этим. Возможно, он получил богатство и титул, но вместе с ними Кристиан приобрел дурную наследственность – самое худшее из того, что было у них в роду.
С этим еще можно было бы смириться, если бы не материнское проклятие. Отец был жесток и беспощаден, и эти черты передались Истербруку по наследству. В то же время Кристиан не мог делать вид, что на самом деле его отец не был таким уж плохим, каким его считали.
Он видел, как мать уединялась от всех и отстранялась от всего на свете. Изоляция доводила ее до сумасшествия.
Кристиан помнил, как мать сидела за этим письменным столом в библиотеке, ничего не замечая вокруг. Прошел слух, что отец держит ее под замком. Однако старший сын знал, что это не так. Она просто удалялась в свой собственный внутренний мир, где ее единственной спутницей была печаль.
У Кристиана было искушение спрятаться от мира так же, как его мать. Разве он не пытался убежать от самого себя? От хаоса, который порождало знание того, чего ему знать совсем не хотелось, того, что было скрыто от других людей. От чувства, что после смерти отца у него началось раздвоение личности, потому что он не смел признать, что у него слишком много общего с последним маркизом.
Как бы ты ни старался, от себя не убежишь.
Страстное желание убежать в мир опиумных грез прошло, но хаос в душе остался. Его мысли лихорадочно метались, сменяя друг друга, словно в калейдоскопе. Кристиан то вспоминал прошлое, то думал о настоящем. То видел Леону в Макао, то представлял себе, как она сидит в библиотеке в этом доме. Он вспоминал трепет их первого поцелуя в Макао, и их первую ночь в Лондоне.
«Она уедет, – с тоской подумал Кристиан, и у него защемило сердце. – Что бы ни случилось между нами, она все равно уедет».
Может быть, она опасается, что он не отпустит ее. Ведь Леона, как никто другой, понимала его чувства и догадывалась, что он пойдет на все, чтобы держать ее здесь, возле себя. Но она никогда не поймет почему.
Он провел два года, чтобы понять свое «я», но на самом деле Истербруку, когда он вернулся в Англию, приходилось притворяться, чтобы выжить.
Он обретал себя, жил по-настоящему, лишь когда был с Леоной.
Глава 17
Это было ошеломляюще. Поразительно. Вот она стоит, и от волнения у нее перехватило дыхание, но на душе – удивительно спокойно.
Леона открыла дверь и огляделась. В коридоре ни души. Она на цыпочках подошла к лестнице и стала спускаться. Пушистая ковровая дорожка заглушала ее шаги.
Леона знала, где расположена комната Истербрука. Когда экономка показывала ей дом, Леона невольно отметила это про себя и взяла на заметку, до конца не отдавая себе отчета, зачем ей это нужно. Причина этого таилась где-то в глубине ее сердца. И эта причина заставила Леону даже подсчитать количество шагов от комнаты Истербрука до ее спальни. В то время как экономка беззаботно болтала, рассказывая о доме, Леона подсчитывала шаги и запоминала расположение коридоров и дверей.
И вот наконец она с замиранием сердца толкнула дверь апартаментов Истербрука и, затаив дыхание, шагнула в темноту. Леона сразу же ощутила его присутствие. Она пристально вглядывалась в погруженные в темноту укромные уголки гостиной, пытаясь разглядеть там Кристиана.
Леона на цыпочках подошла к смежной комнате, которая, должно быть, была его спальней – оттуда струился слабый свет. Леона заглянула в приоткрытую дверь. Так же, как и ее комната, спальня Истербрука выходила окнами в сад. Шторы были раздвинуты, лунный свет заливал кровать, балдахин над ней, лепнину на потолке и старинную мебель. Кристиан лежал на кровати.
Он не спал. Он возлежал на подушках. Простыня немного сдвинулась, обнажив мускулистую грудь.
Когда Леона вошла, Кристиан даже не пошевелился. И не приветствовал ее. Он просто молча смотрел на нее, широко открыв глаза, а Леона в это время поставила свою лампу на столик.
Леона почувствовала, что Истербрук взволнован. Тогда, в Макао, когда его еще звали Эдмундом, для того чтобы замаскировать волнение, он прибегал к язвительности и сарказму.
– Я признателен вам за то, что пришли, – сказал он. Голос его звучал проникновенно и искренне.
Когда мужчина жаждет наслаждения, он, разумеется, испытывает признательность к женщине, которая ему подарит наслаждение.
Но Леона не в состоянии была анализировать, что движет сейчас Истербруком. Не осознавала, что движет сейчас ею. Уж точно не разум привел ее к Кристиану. Она пришла к нему вопреки голосу разума.
Леона понимала, что совершает ошибку, за которую ей придется дорого заплатить.
– Знаю, благоразумнее было бы решить вопрос по-другому, однако я ничего не могла с собой поделать. – Леона подошла к кровати. – Но вы должны мне кое-что пообещать.
Кристиан хранил молчание.
– Обещайте отпустить меня, когда придет время. Вы должны помочь мне завершить то, ради чего я приехала в Англию. А потом я поеду к брату. Я нужна ему. У меня есть обязанности перед семьей, такие же как у вас.
– Теперь, когда вы здесь, в моей комнате, я никуда вас не отпущу. Обещаю сделать то, о чем вы просите, но мне это будет нелегко.
– Возможно, мне тоже будет тяжело. Но мы оба знаем, что нам суждено расстаться. Я не должна забывать, кто я такая.
– Вы так прелестны при лунном свете, Леона. Задержитесь на мгновение. Дайте мне полюбоваться вами.
Леона удивилась. Что он может увидеть? Сейчас перед ним стояла не та девушка из Макао, которая, повинуясь порыву, ночью выходила в сад в тайной надежде встретить Эдмунда. Хотя тогда, как и сейчас, она была в белой ночной рубашке, с распущенными волосами.
Тогда Эдмунд ее поцеловал. Леона никогда не забудет тот поцелуй.