Старик бросил в сторону оселок и нож, сдернул с берега свой собственный челнок, прыгнул с размаху на узкое сиденье и, расплескивая воду гибким веслом, завыл, как ветер, как волк:
— Вернись, не смей, убью тебя! Убью тебя, вернись!
И так они мчались сквозь тусклый молочный рассвет, с одинаковой силой гребли, не отставая, не обгоняя, словно связанные незримой нитью. Кендык летел на крыльях надежды, и старый Чобтагир такими же мощными взмахами гнал свою утлую лодку в погоне за Кендыком.
Впереди раздавались слова: «Ленин — вернусь», а сзади: «Вернись — убью тебя».
Как будто и впрямь Чобтагир не рассчитывал догнать бежавшего мальчика и требовал с плачем и воем: «Вернись, убью тебя».
И вопил и приказывал старый Чобтагир своим духам-помощникам. Приказывал им, как хозяин обузданным зверям: «Верните его, загородите дорогу ему. Ты, злой горностай, изгрызи его сердце. Дедушка, темный медведь, старший брат нашей бабушки Дантры, схвати его, выешь его печень, сломай ему спину, верни его!»
С мутного рассвета до яркого полудня вперегонки летели дед и внук, прочерчивая плес за плесом по дикой молчаливой Шодыме.
Плесы у Шодымы длинные-длинные, прямые, как копье, только впереди неясно маячит в воздухе ряд деревьев, словно сказочное марево. Доедешь до марева, а там — крутой яр, забит под обрывом сплавным ветвистым лесом, и река поворачивает круто, как ножка кузнечика, прижатая к брюху, сдвоенная, как ножницы.
Новый плес уходит вперед, как полет оперенной стрелы, еще прямее и еще долгомернее прежнего плеса.
Шесть плесов прочертили два поколения погибающего племени одунов. Последнее старое гналось за первым молодым и не могло догнать его.
И оба кричали одно и то же слово: «вернись — вернусь». Но одно и то же слово в двух призывах звучало по-иному. В одном крике был голос убийства, в другом был голос надежды.
Так промахали они двенадцать речных плесов до широкой реки Одолоя, впадавшей в Шодыму, шесть плесов до полудня и шесть плесов после полудня.
За Одолоем Шодыма стала быстрее, давая подмогу плывущему.
И в устье Одолоя Чобтагир неожиданно направил свой челнок на плоский песок. Челнок легко проскользнул вверх, на сухой берег. И там старик выскочил на песок и упал ничком, взвыл в последний раз и смолк, признавая себя побежденным. А духи-помощники облетели побежденного шамана и все еще мчались вдогонку Кендыку. Злой горностай с человечьей головой, и сокол четырехкрылый, и щука в полплеса длиной, подводная царица Шодымы. Догонит Кендыка щука, и съест она его, раскусит и тело, и легкий челнок своими частокольными зубами. И черный медведь, судья всех живущих, царь-медведь, белогривый медведь крикнет вдогонку:
— К русским уезжаешь, вернешься — погубим тебя. К русским за оружием уезжаешь, вернешься, — погубим тебя.
Догонит медведь, и хрустнут его косточки на крепких и желтых зубах.
— Медведя берегись, берегись!
И духи кричали ему вслед:
— Ушел, пропустили, жертва неубитая.
И совсем недалеко, ниже на полплеса, все еще гнал обезумевший Кендык свою быстроходную лодочку. Он был моложе и крепче своего старого деда.
Потом силы изменили Кендыку, он тоже изнемог и пристал к берегу, но не стал выбрасываться на песок, а просто примкнулся к косе-осередышу, осевшей на быстром фарватере, как широкая глыба, и ждал, замирая, конца. В ушах у Кендыка звенели все те же ужасные крики: «Убью, убью». Сердце трепетало и хотело выпрыгнуть вон, как гусенок из сетки.
Минуты проходили, никто не убивал: не падали удары. Никто не душил убежавшего Кендыка, никто не выгрызал его сердца и печени и маленькой робкой души. Это его собственная кровь хлопала, как бубен, в ушах.
И вот острозубая Курынь ослабела и упала на песок, и все духи, и слабые, и сильные, упали вниз и влипли в тину, как гнилые стволы, и сохли, как блеклые листья, и, свертываясь, падали в воду, и река их уносила вперед и топила на крутых поворотах.
Глава одинадцатая
Уже второй день, убежав от погони, Кендык плыл по пустынной Шодыме, направляясь на север. Плес за плесом оставались позади, река становилась полноводнее, шире, и конца ей не было. На двадцать дней быстрого челночного хода протянулась Шодыма, от далеких одунских становищ до самого устья. Но эта огромная река все же впадала не в океан, а в другую реку, еще большую, Родыму, которая уже доносила все собранные воды северо-восточной тундры до самого Ледовитого моря. Родыма мало чем поменьше Волги, но в сибирском масштабе она — река второго разряда, уступая огромным великанам, родственной четверке: Оби, Енисею, Лене и братцу их, Амуру.