— Грех, стало быть, вышел, — сказал он наконец.
— Как же не грех, — с готовностью подтвердил Федор, — если с мальчишкой ушла. Совсем простоволосая, так и живет с непокрытой головой.
— Надо, стало быть, прикрыть, — мягко предложил Лукошкин. — «Венцом» покрыть, пускай живут да каются. Ежели оба такие отчаянные, так будут они каяться. По-вашему как?
Федор потупился.
— Ваша воля, — оказал он неприязненно и глухо.
— А вы, стало быть, как дядя и отец, — веско продолжал Лукошкин, — вы дайте ей приданое, какое полагается, а свадьбу отпразднуйте в собственном доме, честь честью.
Федору пришлось покориться и отпраздновать свадьбу своих ненавистных обидчиков.
В конце концов он не ударил лицом в грязь, отпраздновал свадьбу на славу и даже выставил три бутылки спирту, которые прятал в подполье для чукотского торга весною.
Со старухой Румянцевой они встретились как старые друзья, пили, обнимались, плакали и пели.
Таким образом, волею судьбы и Лукошкина Федор Кошелев вошел в положение настоящего отца.
Этот поворот запутанного дела, которое при старом начальстве кончилось бы, наверное, жестокою поркой для обоих беглецов, сразу привлек к Лукошкину умы и сердца всего родымского молодняка, мужского и женского.
Кендык относился к родымской молодежи свысока. «Так себе людишки, — говорил он с презрением. — Им бы попеть, поплясать на с девкой поиграть. Меженный народ, живут на меже, от одунов отстали, а к русским не пристали. Скучно мне с ними».
Хуже всего было то, что Кендык не находил применения своему труду. Обычная работа жителей — сети, невода, лодки и собаки — не интересовала его. Его привлекали предметы новые: радио и громкоговоритель, граммофон, кино.
Началось с громкоговорителя. Увидев в первый раз железный разинутый зев и услышав ревущие звуки, он сначала отскочил.
— Русские духи — шаманы, — сказал он с трепетом.
Из железной трубы несся неизвестно чей голос, напоминавший ближе всего загадочные голоса шаманских духов-помощников, тоже прилетавших неизвестно откуда под действием искусства шамана-исполнителя.
Темп пожал плечами.
— Машина: человек говорит, далеко говорит, а сюда долетает без всякого духа.
Кендык немного подумал и внимательно прислушался. Шаманские голоса всегда говорили недолго, ибо шаман действовал чревовещанием и утомлялся от напряжения. Кендык знал и о чревовещании. Из брюха говорят. Духи забираются в брюхо.
Но этот голос раздавался без всякого утомления, ровно, однообразно, как стук весел при гребле. Кендык посмотрел на отверстие трубы, на проволоку и спросил Темпа с большим спокойствием:
— Кто это сделал?
— Люди сделали, — сказал Темп. — Сделали руками, инструментом, на фабрике, в большом доме работы.
И Кендык понял. Это было ремесленное, рукомесленное дело, сделанное орудием, продукт человеческого труда, подчиненный человеку. Стало быть, здесь не было духов и шаманства. Ибо шаман, его голоса были сверхъестественные, они не подчинялись человеку, а сами подчиняли себе человека.
Труд, его орудия и навыки были искони чужды и враждебны шаманству. Ибо методы труда были просты и естественны, а методы шаманства запутанны, странны и жутки.
После этого Кендык стал понимать, что звуки граммофона и радио, мелькающие тени кино — это не шаманство, а такое же создание труда, как нож и сукно, как лодка и невод.
Но ближе подойти к кино и радио ни Темп, ни Кендык не умели.
У Темпа был фотоаппарат. И, в отличие от пера и чернил, Кендык с обезьяньим проворством быстро перенял не особенно мудреное искусство портить и чернить невинные белые пластинки. Впрочем, он дважды попробовал на вкус реактивы, один раз безнаказанно, а другой раз отравился и заболел довольно серьезно.
Все химикалии, даже уксусная кислота, горчица и другие приправы, действовали скверно на его непривычный желудок, сердце и печень. После двухтрех неудачных опытов он стал к ним относиться с отвращением и страхом.
До крайности заинтересовался Кендык аэропланом, который летает так быстро и далеко и может прилететь с далекого юга, из Москвы, из Ленинграда, прямо в эту пустынную область, на устье реки Родымы и даже на верховья еще более далекой Шодымы.
Правда, вначале были некоторые недоразумения:
«Что это — аэроплан? Как он летает?»
Дедовские сказки говорили о летучем челноке, который поднимался чудесно в высоту и улетал в неведомые страны, потом возвращался обратно. Так же и шаманы будто бы летали в тридевятое царство на бубне вместо челнока. Бубен-челнок был крылатый, летучий.