Мы обращаемся также к редакции газеты «Голос Вселенной» с просьбой обязательно задержать автора документальных записок, когда он явится в редакцию в очередной раз. Для этой цели мы готовы выделить шесть наших сотрудников, которые будут дежурить в редакции, кроме того обеспечить сверхсрочный вызов особого подразделения захвата. Мертвец-зомби, он же воскресший, должен быть немедленно обезврежен и доставлен в соответствующие места.
От редакции. К сожалению, мы не можем согласиться с предлагаемыми мерами и пойти на них, так как публикация проводилась с обязательным условием — не имеем права выдавать властям автора записок, наводить на его след. Тем более, мы не располагаем данными, где в настоящее время скрывается воскресший. Насколько нам было известно, он постоянно менял места жительства, всячески маскировался, уходил от преследователей. Чисто по-человечески мы понимаем автора записок. Но ни чем не можем помочь ни ему самому, на следствию спецотделов.
Нам стало известно, как мы сообщали ранее, что уже давно существует Комитет по проблемам воскрешения, воскресших, зомби и т. п. Комитет этот действует подпольно, и прямой связи с ним у нас нет. И все же мы рекомендуем всем воскресшим, зомби обращаться в этот Комитет, возможно, это их последнее спасение от общеевропейской системы отлова и обезвреживания Одновременно мы обращаемся к властям с просьбой проявлять гуманность в отношении подлежащих отлову и исследованиям зомби. Сейчас не существует специального законодательства по воскресшим и потому они не считаются людьми, гражданами, их можно убить, заточить, расчленить… и все же необходимо проявлять определенную гуманность к этим существам, пытающимся реабилитироваться в нашем обществе.
..Лифт мигом вознес меня наверх. Я вывалился из него в широченный коридор. Сбил с ног трех охранников с «узи» — мне эта еврейская штуковина хорошо знакома, этими автоматами мы отбивались в соль-угорском ночном притоне в восемьдесят шестом, положили не меньше двух десятков легавых.
Какая-то бабка, небось, тоже ночная уборщица, бросилась в ноги, взмолила:
— Не губи, милай, не убивай, сердешный! — она была в слезах, губы дрожали: — Куды ж ты лезешь, их же здесь сплошь три этажа целых, беги сам-то!!
Три этажа! В эдаком огромном домище!
Ну и дела!
Только обмозговать все мне не дали — разом из четырех дверей выскочила шобла пятнистая, все как один, но все черные. С цепями, кастетами, дубинками этими гнусными электрическими, железяками какими-то. Выскочили. Сунулись. Да и полетели кто костями, кто мозгами по стеночкам. Взъярился я, озверел совсем. Будет бабке теперь работы, эту банду теперь от мрамора и кожи не отскребешь. А ведь и впрямь все там было в красном и белом мраморе, в резном дереве, в коже мягкой — как в сказочном дворце, даже в фильмах я такого не видывал.
А злая воля меня вперед гонит. Через восемь дверей — в девятую. Как влетел я в нее, так и напоролся на двух огромных буйволов.
И начали они меня дубасить.
Но не долго тешились, разодрал я им глотки, повалились в кровище все — и сам упал, встать не могу, раны зарастают, да кости перебиты, еще миг, минуту. А в зале огромном визг дикий: голые бабы, в золоте и каменьях с ног до головы, а так голышом, визжат, бегут куда-то… Баб не меньше двух десятков. А мужиков всего трое — тузы, жирные коты, черноглазые, потные, в белых рубахах коротких. И чего там только нет: ананасы, виноград, апельсины, в огромных хрустальных чанах икра красная, черная, золото, бриллианты, фазаны, поросята, осетры, сервизы — ну весь Эрмитаж, короче, втиснутый в один зал на сто квадратных метров, и голые тела, груди, ляжки, задницы, ноги — все отборное, все высшего класса. Бабы визжат. А мужики шпалеры тянут из-под рубах. Пугают выкаченными глазищами.
Только меня не запугаешь. Встал под пули, на выстрелы. Иду — живым решетом,
Половина голых баб валяется в обмороке, чувств-с они, видите ли, лишились. А мужики крутые, держатся.
Добрался я до них.
— Конец вам, гады!
Рвал на куски, расшвыривал. Тут и они хуже баб завизжали. А потом и успокоились. «Молодец, раб! Вперед!» Да куда ж еще вперед-то?! И увидал я лестницу витую — наверх она вела. Побежал к ней. В три прыжка половину преодолел, еще в три другую. Вышиб ногой дверь дубовую. Сбил двоих сразу, хребты сломал. Вышиб другую дверь. И снова по лесенке вверх — ступени резные, каждая мерседеса стоит, я толк в этом понимаю, но вверх, вверх.
Еще две двери. Еще три вертухая — рухнули с распоротыми животами.
Влетел я в какой-то зальчик полутемный, замер.
Посреди — в круглом бассейне сидит толстячок дряблый, носатый, губатый, лысыватый — армянин с рынка, ни дать ни взять.
А перед ним извиваются три девицы, одна краше другой. А четвертую, ближнюю, самую полную и грудастую, негр заделывает, да так шустро и смачно, что хоть в ладоши хлопай. Оторопел я. И они застыли. Только негр никак кончить не может. А кончить ему хочется, вот он и зырится, трясется, да не останавливается. У армянина этого вся похотливая гримаса с рожи слетела сразу. Поднимается. Девицы по углам, притихли, негр кончил, пополз куда-то на четвереньках. А армянин догадливый.
— Бери чего хочешь, — говорит, бери все! Бери их! — на девиц указывает.
А я сам не знаю, чего мне надо.
— Пойдем!
И пошел я за ним слепо. Дверца в стене открылась. Зашли мы в комнату какую-то. Полумрак, роскошь, ковры, пальмы в кадках, хрусталь, золото… И начал он доставать ларцы, открывать — сверкало из них небесным огнем, начал пачки зеленых под ноги швырять. Очень догадливый был.
— Все бери!
Только на хрена мне, мертвяку, все это. И прыгнул я к нему, хотел пасть порвать. Но злая сила остановила меня — нельзя старика убивать, нельзя, такая вот команда.
А губы сами проговорили:
— Мне нужна она!
Этот хрен старый повалился в ноги, запричитал, начал мои струпья и гнойные язвы целовать. Но поставил я ему когтистую лапу на хребет, стал давить. Тихо, не спеша. А сам ничего не понимаю, кто это «она»? Додавил я его, дожал — зеленый стал, совсем плохой.
— Пойдем, — говорит.
И провел через три комнаты.
А в четвертой сидела девица. Беленькая. Красивая. Вся в чем-то небесном, невиданном. Глазища в пол-лица, небось, сама колдунья, ворожея. Не видал я еще такой красоты неземной и страшной.
— Забирай! — промямлил старик. И ей бросил: — Пойдешь с ним! Я сказал! — И ушел.
— Стой! — заорал я ему в спину. — Ключи от мерса, старая падаль! Или я тебя пришибу щас!
— Ключи у нее, — сказал оп, не обернувшись даже. Только сгорбился, пошатнулся.
— Ну, гляди, ежели кто из твоих псов сунется, вернусь — посчитаюсь!
А в мозгу молнией: «Молчи, раб! Забирай ее и уходи! Если не доведешь ее, тебе ад раем покажется!! Живей!!!»
Схватил я ее и поволок вниз, не глядя, не разговаривая с ней. Вышибал двери, бил направо и налево, хотя все сторонились меня. На улицу бегом выбежал. К ближайшему мерсу. Ключи у нее и впрямь были, целая связка. Рванули мы. Куда ехать — не знаю, но чую — ведет меня злая воля, ведет.
Ехали долго, Москву оставили далеко позади, во мраке ехали. И знал я, куда свернуть, где прямо ехать. А у одного моста в мозг кольнуло: «Все! Хватит! Бросай машину!» И руки сами двери рванули, вытолкнули ее, выпрыгнул я, направил к барьерчику мерс… полетел он вниз, далеко вниз, а потом так рвануло, так полыхнуло, что адское пламя мне вспомнилось.
— Пошли! — я ухватил девицу за руку. Поволок в чащобу.
Я знал куда идти. Но еще не меньше двух часов мы продирались сквозь буреломы и кустарники. Бесконечная ночь! Истерзанный и измученный вытащил я ее на полянку темную. И она была измучена, устала, тяжело дышала.
Один старик-колдун не был измучен. Довольный он сидел на своем пне, теребил ручонками, сопел, блестел выпученными глазищами.