— И сколько времени это займет? — спрашивает она. — Ну, если учесть, что я и раньше лечилась.
Молчание.
— Полгода? Год?
— Это от многого зависит, — говорю я.
— От чего?
— От того, насколько сильным будет твое стремление и насколько искренней ты будешь. Думаю, дважды в неделю вполне хватит.
Она кивает.
— А какого результата ты надеешься достичь? — спрашиваю я.
Она шевелит губами и смотрит в потолок.
— Уверенности в себе, — отвечает она. — Я очень нервничаю, особенно с мужчинами. Мне бы еще хотелось поговорить о семье.
— О?
— Все так сложно.
— В каком смысле, сложно?
— Я не могу точно сказать, что означает «семья». Я хотела бы понять, чего именно хочу я, а так я все время пытаюсь угодить другим. Иногда я бываю абсолютно бесполезным придурком.
Фраза сбивает меня с ног, как мощный левый хук, однако я не реагирую. Если она намеревалась шокировать меня, наживку я не заглотнул.
— Значит, проблема в созависимости? — спрашиваю я, произнося свой вопрос как утверждение.
— Да.
— Ты боишься, что тебя отвергнут?
— Наверное. Я не люблю разочаровывать людей. Я боюсь, что они отторгнут меня.
— Ты хочешь быть хорошей девочкой? — спрашиваю я.
Пауза.
Прищурившись, она подается вперед. Ее платье едва прикрывает бедра.
— Иногда, Дэниел, — жеманно говорит она, — имеет смысл быть хорошей девочкой.
Я обращаю внимание на изменение интонаций, на бо́льшую глубину голоса. В нем слышатся обольстительные нотки.
— В прошлом ты уже убеждалась, что это работает? Быть хорошей? — говорю я.
Она проводит рукой по волосам.
— Естественно.
Она выпрямляется, ее руки висят по бокам, как два маятника. Она намеренно кладет ногу на ногу.
— И как это окупилось? — спрашиваю я.
Молчание. Мой вызов проигнорирован.
Я смотрю на маленькие золотые часы на письменном столе.
— Алекса, нам пора заканчивать, — говорю я. — Я хотел бы, чтобы ты обдумала наш сегодняшний разговор. Если у тебя будут какие-нибудь соображения, не забудь рассказать мне в следующий раз. Какая у тебя память?
— Я же уже говорила вам, что я забывчивая. — Она смеется. — А ваша?
Я улыбаюсь. Своим едким замечанием в мой адрес она бросает мне вызов, и это должным образом отмечено.
— Так запиши, — советую я.
— Конечно.
— Пора, — говорю я.
Мы встаем.
— В следующий вторник, в то же время?
Она кивает и оглаживает платье, мгновение смотрит на меня своими зелеными глазами и идет к двери.
— Спасибо, Дэниел, — говорит она, оборачиваясь и поглаживая кулон в виде сердечка на шее. — Была рада познакомиться с вами.
Я осознаю, что нас разделяет небольшое расстояние, я ощущаю запах ее духов. Проходя через мои ноздри, этот запах оставляет после себя цитрусовый привкус. Над ее пухлыми губами отчетливо виден идеальный вертикальный желобок — то ли ангел прикладывал палец к ее рту, когда она родилась, то ли дьявол.
— До свидания, — говорю я.
Я закрываю дверь, сажусь за письменный стол и беру телефон.
— Алло, у телефона доктор Патель.
— Алло, это я.
— А, Дэниел. Как ты?
— Хорошо. А ты?
— Устал. Что нового?
— У меня новый пациент, — говорю я, — молодая женщина. Мой контрперенос[7] подсказывает мне, что было сделано очень много плохого.
— Тогда прислушайся к нему, — говорит он. — Велик шанс, что ты прав.
Перенос имеет дело с чувствами, которые пациент переносит на психиатра и которые основаны на его прежних отношениях, а контрперенос — это противоположное явление. Если проще, то это иррациональные чувства, которые психиатр испытывает к пациенту. Иногда контрперенос делает работу очень неприятной, а временами вообще невозможной. Представьте, к примеру, психиатра, который в детстве подвергся сексуальному насилию, а теперь вынужден лечить педофила, или стал жертвой домашнего насилия, а теперь лечит маньяка-насильника. Но в более мягкой форме контрперенос — это самый надежный инструмент психиатра и, без сомнения, самый эффективный.
— Возраст? — продолжает Мохсин.
— Двадцать четыре.
— Признаки травмы?
— Детская травма, если я правильно понимаю. Избегает зрительного контакта, склонность к диссоциации. Я еще точно не знаю, кто сегодня был у меня; было несколько переключений.