Он поворачивается ко мне, слегка покачиваясь, кладет руку мне на колено.
— Знаешь, я думал, у меня получилось. Всего один стаканчик, говорил я себе. Просто чтобы снять напряжение. Я думал, что мне ничего не грозит. Потом один стаканчик превратился в бутылку. Потом телефонный звонок. Два десятка. Кокс. Ты не поверишь, как быстро я снова погрузился в это. Глубоко.
Он вытягивает руку. В доказательство трясучки.
Я кладу руку ему на плечи, вспоминая, как мы сидели вместе и рассказывали друг другу о своих боевых победах и поражениях, и чувство стыда растворялось, потому что мы были не одиноки в своей борьбе.
— Прости, Джон, что не перезвонил тебе, — говорю я, неожиданно падая духом. — Я себя не оправдываю, но у меня голова была занята другим. Я расстался со своей пассией.
— Сочувствую.
За годы мы своими разговорами оттаскивали друг друга от края в части наших болезненных утрат. Он был олицетворением директив из Большой книги для АА[38], его излечение было стойким и прочным. Он воспринимался как человек величайшей принципиальности, чей мост в нормальную жизнь оставался надежным и непоколебимым.
— Твой чертенок пытается убедить тебя, что у тебя больше нет зависимости? — спрашиваю я.
— Что-то вроде того, — говорит он и тянется за сигаретой.
— Одного стаканчика всегда мало, — говорю я. — Твой чертенок врет.
Ветеран смотрит мне в глаза и кивает.
— Ну, ты сам все это знаешь, да, Дэниел?
— Ты прав, Джон, — говорю я, вставая. — Ты прав.
Он смотрит на пару, заказывающую поздний завтрак.
— Иди, Дэниел, — говорит он. — Я хочу остаться один.
Прежде чем выйти на улицу, я с неохотой оборачиваюсь и вижу, что Джон заказывает выпивку. Он едва не падает с барного стула, ему плевать, ушел я или нет. Его сутулая поза очень похожа на ту, что была у моего отца, когда тот сидел в баре, ел арахис и смотрел всякие ток-шоу и спортивные новости по телевизору над головой. И взгляд его остекленевших глаз был грустным и одиноким.
Когда дверь за мной закрывается, я вспоминаю свой первый и единственный рецидив. Я уже двенадцать месяцев жил в трезвости и от празднования победы меня отделяла одна неделя, когда чертенок раскочегарил мое желание до небес. Победа мне была не нужна, я хотел нажраться, заняться сексом. Разрушить все то, что было достигнуто тяжелым трудом за двенадцать месяцев. А все потому, что кто-то не так посмотрел на меня. Этот взгляд обернулся поражением; я сказал себе, что всем плевать. Клары уже давно нет со мной, работа — сплошное занудство.
«Только один стаканчик, — говорил чертенок. — Он поможет снять напряжение».
Как сказал Джон, один стаканчик превратился в бутылку, вернее, в три. Потом поездка на такси в Сохо. Кокаин в баре, девочки, опять выпивка, уличная проститутка.
Меня охватывает дрожь.
— Я не позволю, чтобы Джон сдался, — вслух говорю я, помня, как он поддерживал меня, оттаскивал от края во время того жуткого рецидива, когда я мог думать только о том, чтобы напиться. Как он помог мне найти наставника. Его выдержка была намного больше моей, его борьба была решительной и необходимой. — Я сделаю то же самое для него.
Я разворачиваюсь, врываюсь в бар и хватаю Джона за грудки.
— Я отправляю тебя на реабилитацию. Вернусь через пару часов. Я приеду за тобой. Оставайся здесь, и мы еще поборемся, вместе.
Джон ломается и, обнимая меня, цепляется за свою жизнь. Цель и необходимость выжить заставляют нас расправить плечи.
Выбежав из бара, я спешу к своей машине. Я знаю, что мне нужно вернуться на работу к середине дня, и достаю телефон. У меня два пропущенных звонка и одно голосовое сообщение. Испугавшись, я нажимаю кнопку «Воспроизведение».
«Доктор Розенштайн, — говорит моя секретарша, — вам надо срочно приехать в больницу. Случилось нечто ужасное. С Алексой Ву».
Глава 77. Алекса Ву
— Алекса, — шепчет он.
Я пытаюсь сфокусировать взгляд.
Очертания Дэниела размыты, рядом со мной стоят две смутно знакомые медсестры в белых халатах. Одна держит огромную иглу, которая всего несколько мгновений назад вонзалась в мою левую руку.
Взгляд моих бесполезных глаз скользит по алебастрово-белым стенам. У окна в бирюзовой вазе фиолетовые лютики, их запах напоминает сладковатые духи. Снаружи по лужайке бродят обитатели «Глендауна». Их головы и шеи прикрывают шапки и шарфы. Какая-то женщина сидит на скамейке и таращится в небо, ожидая то ли признаков непогоды, то ли появления представителей дикой фауны. Все эти нечеткие картины напоминают творения импрессионистов. Мазки тонкой и видимой кисти подчеркивают ход времени.