Например, однажды я перестала принимать его и не предупредила об этом Стаю. Началась страшная анархия. Вспыхнули споры о том, кто будет одеваться, кто — застилать постель, кто — делать утренний туалет и готовить завтрак, — как говорится, слишком много нянек. И ведь это было только начало дня. Два часа спустя предстояло ехать на общественном транспорте и подавать кофе совершенно чужим людям. Потом был колледж, курсовая и другие студенты. После этого — спортзал, где множество полуголых тел и хрупких эго создавали питательную среду для тревоги. Затем был супермаркет; я ждала бунта, ведь все мы любим разные напитки, еду и средства для ванны. В конечном итоге я стала терять время и отключаться от этого стресса, и вот тогда началось нечто невообразимое. Долли вышла на Свет, взяла под контроль Тело и каким-то образом оказалась в ресторанчике Чена. Несколько вечеров ее работы на кассе вылились в падение доходов на пятьсот фунтов. На сцену пришлось выйти Раннер и лгать, будто всю неделю никаких продаж практически не было и будто конкурент раздал листовки с большой скидкой по всему району Юстона.
Вне дома я, Алекса, стараюсь решать, кто из Стаи будет владеть Телом, особенно если мы на работе или где-то тусуемся. Например, совершенно очевидно, что Долли не умеет считать, а Раннер, в отличие от Онир, не самый приятный для общения человек, так что можно представить, какая борьба начнется между этой парочкой, если мы окажемся в общественном месте. Иногда необходимость присматривать за таким количеством идентичностей приводит к короткому замыканию у меня в мозгу, очень неприятному ощущению, как будто у меня в голове искрит и плавится материнская плата. Когда случается такое, я теряю время и чувствую себя настолько беспомощной, что вылезает наружу мое ОКР. И именно в такие моменты начинается неустанный подсчет — ступенек, лестничных пролетов, открытых и закрытых дверей, включенных и выключенных светильников (предпочтение отдается нечетным числам). Иногда я целых три дня хожу в одном и том же, если за период, пока я ношу эту одежду, ничего плохого не случается. Еще есть накопительство, размышления, упорядоченность, симметрия и навязчивые мысли. Перечень бесконечный.
Я смотрю на часы на тумбочке — восемь ноль пять — и тянусь за «Доктором Живаго», которого спрятала под кровать как порножурнал. Я остановилась на том месте, где Анна Громеко узнала, что у нее воспаление легких, но как только я начинаю читать, на экране моего телефона появляются четыре буквы: э, л, л, а.
Взбешенная, я отвечаю после третьего звонка.
— Только не говори, что ты лежишь в кровати и читаешь этот депрессивный русский роман, — усмехается она.
— И то, и другое. Что тебе надо?
— Одолжение.
— Какое? — спрашиваю я.
— Я знаю, что у тебя сегодня свидание с Шоном. Ты можешь пойти сегодня со мной в «Электру»? Чтобы встретиться с Навидом, владельцем?
Пауза.
— Ну пожалуйста! — просит она. — Я подала заявление об уходе из «Джин&Ко».
— Но я-то работаю у Чена, а потом…
— Послушай, — не унимается она, — ты же можешь встретиться с Шоном после, верно? И убить двух зайцев.
Молчание, Стае совсем не нравится, как Элла использует эту метафору.
— Я тебе говорила, что это не навсегда, — говорит она, — я просто хочу заработать денег, чтобы съехать и зажить самостоятельно.
Я знаю, что следовало бы ответить «нет», но неожиданно для себя капитулирую. Мой Здравый смысл, моя удивительная подруга, вошла в мою жизнь, когда весь остальной мир демонстративно покинул меня. Она моя сестра, пусть и не по крови, и любит меня, как никто на свете.
Я оглядываю свою спальню. Взгляд останавливается на матрешке (подарок Эллы и ее представление о шутке), стоящей на моем дубовом комоде.
Вспышка.
Элла и я лежим на моей кровати. Наши горячие груди и мягкие волосы на лобках прикрыты жесткими белыми полотенцами. Я чувствую тепло между ног, после холодного душа наша загорелая кожа пахнет лимоном. Элла замечает мою гримасу, когда я щиплю свой живот, прикидывая, насколько страшно преступление.
— Не надо, — говорит она, кладя влажную руку поверх моей, — он очарователен. И вообще только мужчины считают, что животик должен быть плоским.
Я пытаюсь ощутить комфорт от ее близости, такой же, как в те времена, когда моя мать с любовью мыла и расчесывала мне волосы. Когда она, собрав волосы в хвост и проверив, не слишком ли туго сидит резинка, брала мое лицо в ладони.
«Ну вот, — говорила она, — идеально».
Элла поворачивается ко мне и улыбается. Позади нее в комнату льется дневной свет, несущий в себе надежду лучик солнца делает все вокруг красивым и справедливым.