С наступлением ночи наши отряды окружили несколько сотен грабителей в прибрежной долине, где стычки между ними продолжались весь следующий день, но ни мне с моей командой, ни вору не довелось увидеть конца сражения. Ближе к рассвету у нашего бивуачного костра внезапно возникла Желтушница, напугав нас до полусмерти, и умыкнула нас всех до единого на Стрегу в запряженной нифритами воздушной колеснице. Похоже, заявила привязчивая дамочка, придется нам выступить свидетелями в ее защиту перед Сестрами, которые отказываются подтвердить ее Подвиг Имянаречения на том основании, что в последний миг она перерасходовала отпущенные ей магические средства.
Одинокий солнечный луч, проникая сквозь круглое окно, пробитое под потолком Собрания Старейших – циклопического зала, где обсуждали свои дела самые могущественные и страшные ведьмы Стреги, – падал прямо на Костогрызу Бородатую, отчего все борозды и рытвины на ее лице выступали с ясностью поистине непереносимой, ибо, хотя колдовское искусство и даровало ей столетия жизни, ведьма презрела возможность магическим путем загладить следы разрушений, причиненных беспощадным временем. Из воронок сморщенной плоти глядели черные, как антрацит, блестящие глаза. Подле нее сидела худощавая, похожая на змею дама Угревсадница – единственный, кроме самой Костогрызы, член Большого Совета.
Мою команду поселили на Стреге со всеми возможными удобствами. Давать показания о подробностях похождений Желтушницы пригласили только вора и меня. Сама кандидатка стояла чуть поодаль, кипя от гнева и скрежеща зубами, вопреки приказу старшей ведьмы сохранять тишину.
Когда мы с Ниффтом рассказали все, что нам было известно, Костогрыза подняла когтистый указательный палец, показавшийся мне невероятно длинным, и поманила меня к себе. Я приблизилась к возвышению, где стояла ее скамья. Костогрыза хрюкнула утробно, как старый огромный боров:
– Как я заметила, нунция, этот ваш эфезионский мошенник считает, что наша соискательница на редкость умна. Даже назвал ее исключительно одаренным импровизатором – так, вор?
Ниффт поклонился со всей доступной ему учтивостью – ведьмам такого ранга норов не показывают.
– Именно так я и сказал, о могущественная Костогрыза. Нижайше прошу меня простить, однако осмелюсь заметить, что чувствую себя свободнее, когда меня называют Ниффтом или хотя бы просто эфезионитом.
– Нет, это я прошу меня простить, господин вор, и хочу заметить, что мне начхать на чувства всяких мелких мошенников. Надеюсь, ты не обижен, разбойник?
– Нисколько, о могущественная Костогрыза, – еще раз вежливо поклонился Ниффт.
Колдунья сдвинула свои кустистые брови и снова обратилась ко мне.
– Ты же, госпожа нунция, назвала Желтушницу наглой и коварной, высокомерной и хитрой одновременно, однако не отрицала ее пламенной преданности избранному делу, А еще я заметила, что бесчестный промысел этого эфезионита тебе так же отвратителен, как и мне самой, хотя, должна признать, моральных качеств у этого вора хватит на дюжину коллег по цеху.
Скажу вам прямо: в моих глазах ваши личные разногласия лишь придают убедительности вашим показаниям, которые по существу сходятся. Увы, госпожа нунция, но твоя пламенная речь, обличающая коварство кандидатки, лишь подтверждает наличие у нее качества, которое этот вор именует импровизаторским талантом.
К какому решению мы с коллегами придем по зрелому размышлению, вам, мирянам, знать не полагается. Однако я пока не отпускаю тебя, нунция, а отправляю с поручением, поскольку намерена вознаградить храбрость, проявленную тобой в сражении с пауком, и хочу сама сослужить тебе службу. Отправляйся в Гидробани, привези оттуда своего сына и ступай с ним на гору Хорад – пусть своими глазами увидит чудо, к которому и ты приложила руку. А на тебе, вор, лежит особая ответственность за примирение нунции с сыном, так что уж постарайся, будь любезен.
– Позволено ли мне будет узнать, – спросил Ниффт, – должен ли я рассматривать свое участие в этом поручении как награду за доблесть, проявленную мной в сражении против инопланетного чудища?
– Своей доблестью, о Ниффт Эфезионит, ты купил мое настоящее терпение, ибо, будь уверен, обычно общество воров не вызывает у меня никакого восторга.
Ниффт в третий раз согласно поклонился, но у меня предложение ведьмы не вызвало ничего, кроме протеста.
– Прости меня, могущественная Костогрыза, но он – последний человек, встречи с которыми я бы желала моему сыну.
– Будь любезна, доверься моей мудрости, милая госпожа, а не то я зашвырну тебя в Ледяные Водовороты, и будешь лежать там, замороженная, до скончания веков.
– Да, могучая Костогрыза.
Вслед за ней мы поднялись на зубчатую стену замка Совета Старейшин, где нашли висящий в воздухе громадный пузырь, внутрь которого ведьма и повелела нам вступить. Это хрупкое средство передвижения вознеслось вместе с нами к небу так плавно, что мы почти не почувствовали скорости. С высоты черные утесы Стреги были видны как на ладони, точно огромная топографическая карта острова развернулась перед нами.
Да, нашему полету позавидовал бы любой картограф: голубоватые вершины далекой Ингенской Плеяды еще не успели погрузиться в океан на юго-востоке, как Большие Рифы уже вспороли северный горизонт.
Ниффт, обиженный, как мне показалось, моими недавними замечаниями, заявил, что устал, свернулся калачиком в уютной ямке в полу нашего пузыря и принялся разглядывать пейзажи, которые проплывали внизу. Но упускать эту последнюю возможность объяснить ему, как он должен вести себя с моим сыном, не входило в мои намерения. Со всем возможным тактом я принялась за дело. Для начала я заметила, что, хотя меры, принятые им против захватчиков, были весьма своевременны и до некоторой степени искупили его вину за это нашествие, тот факт, что дар бога своей пастве опустошил, по всей видимости, денежные хранилища всех монастий острова, означает, что этот благородный жест ничего ему не стоил. Слух, с которым он прибыл на остров, оказался правдой, двери подвалов и впрямь раскрылись настежь, никем не охраняемые, но зато и золота в них не осталось ни крошки. Но он лишь отмахнулся от моего предположения относительно пустоты всех хагианских подвалов, заявив, что оно ни на чем не основано.
Тогда я заговорила о том, что беспокоило меня на самом деле. Бессердечность, с которой он ставил на карту чужие жизни, распространяя слухи о даровом золоте, есть верный признак моральной нечистоплотности, и больше всего я боялась, как бы он не заразил моего сына именно этим. Ибо Персандер и без того вступил уже на путь безнравственности, что и стало главной причиной нашего разрыва.
Напустив на себя вид бесконечного терпения, что я сочла несколько оскорбительным, Ниффт принялся выспрашивать у меня подробности. Меньше всего мне хотелось разговаривать именно на эту тему, но, поскольку стараниями ведьмы мы все равно оказались временно скованы общим поручением, я решила, что лучше все-таки ответить на его вопросы, тем более что некоторые из них касались главным образом профессиональных занятий Персандера и моего о них представления.
– Лагадамия, – предложил он наконец, – позволь прежде мне самому поговорить с ним – в твоем присутствии, разумеется, – ибо мне кажется, что я, как лицо незаинтересованное, смогу более отчетливо передать суть нашего поручения.
Мне и самой этого хотелось, но лишь отчасти. Честно говоря, я предпочла бы вообще не показываться Персандеру на глаза после того, как осрамила его перед товарищами по ремеслу. Поэтому я не без облегчения думала о том, что на этот раз другой человек объяснит моему сыну, в чем дело, и даст ему понять, что я не по собственной воле явилась надоедать ему так скоро.