— Поднимайся, — замахал руками Жан. — Мы тебе поможем.
Энни скептически посмотрела на склон. Сланец будет крошиться и осыпаться под ногами. Подняться она не сможет.
— Вот еще! Не для того я спускалась. Ждите! Скоро принесу вам «голову»!
— Дура! Вернись! У него собаки! — крикнул Франц.
Беспокоится. И все-таки это приятно.
— Размечтались! — нагло улыбнулась она. — Признайся, что соврал, может, и вернусь.
Где-то в глубине души Энни затаилась надежда, что сейчас Франц скажет, что пошутил, и она поищет пологое место и вернется к ним. И не нужно будет никому ничего доказывать. На самом деле ей не хотелось никуда идти. Франц вынудил ее своим бахвальством. То, что она вступила в спор, подразумевало, что она докажет Францу, что он лжет. Обязательно докажет. Когда-нибудь. Но не сегодня.
Франц молчал. Не хочет упасть в грязь лицом перед Катариной? Даже ценой того, что его подругу детства сейчас растерзают собаки хозяина замка? Ну и пусть ее разорвут! Прямо здесь, на его глазах! И будет он до конца жизни просыпаться по ночам в холодном поту, мучаясь от чувства вины. Да! Пусть так и будет.
Энни решительно повернулась в сторону замка. Оглянувшись в последний раз, она надеялась увидеть на лице Франца раскаяние или сожаление. Но он о чем-то говорил с Катариной. Жан попытался спуститься, но камни угрожающе посыпались из-под его ног, и он попятился.
Энни медленно брела к замку, надеясь, что ее окликнут, что найдут безопасный спуск и догонят ее, вернут. До замка было еще далеко. Это сверху казалось, что вот он, как спелое яблоко на протянутой ладони — подойди да возьми. Между тем сгущались сумерки. Скоро совсем стемнеет, и тогда Франц не увидит, как ее порвут на клочки сторожевые псы, как она махнет ему на прощание рукой с намеком: это ты, злодей, во всем виноват. Я тебя благородно прощаю. А ты страдай!
Но он этого не увидит.
А значит, ее смерть будет бесславной и бессмысленной.
Слеза потекла по ее щеке, и Энни размазала ее грязной ладонью.
Ну его к демонам!
Она возьмет то, что спрятано под рогожей, вернется и швырнет это к ногам Франца.
Главное, не нарваться на прислугу или охрану. Хуже всего, что поляна была голой, ни единого чахлого кустика, чтоб спрятаться. Ее фигурку, маячившую посреди луга, могли заметить издалека из окон. Белый передник виден даже в сумерках. Натравят собак, и поминай как звали.
Чем ближе подбиралась Энни, тем сильнее она убеждалась в том, что замок пуст. В поместье ее отца кипела жизнь: с восхода солнца и до глубокой ночи туда-сюда сновали работники, с заднего двора, где располагалась ферма, доносились мычание коров, блеянье овец и петушиный крик. Здесь же все застыло в гнетущем безмолвии.
С каждым новым шагом ее ноги почему-то становились слабее. Вся она сгорбилась, съежилась, инстинктивно стараясь стать незаметнее. Оказавшись у стены, Энни прислонилась к ней и наконец отдышалась. Удары собственного сердца отдавали в ушах. Жилки на висках пульсировали, а ладони вспотели. Ее никто не окликнул. Ей не пришлось объясняться и оправдываться. Но вместо облегчения она испытывала смутную тревогу. Ей понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться и двинуться дальше.
Теперь она кралась вдоль стены как заправский воришка. Вот и та куча, на которую ткнул пальцем Франц. Под серой рогожей вырисовывались округлые очертания. А если Франц прав? Нет. Тогда бы на всю округу несло тухлятиной. Энни раздула ноздри и втянула прохладный воздух. Пахло прелью.
Энни присела на корточки перед кучей и, осторожно протянув руку, коснулась грубой ткани. Нащупав что-то круглое и твердое, покрытое противной слизью, Энни взвизгнула и одернула пальцы. Может, там черепа? Целая гора черепов. Энни нервно сглотнула. Хотя чего она боится? Не укусят же они ее. Она досчитала до трех и рывком подняла край рогожи. Увидев, что там, она расхохоталась. Капуста! Как она могла подумать, что Франц сказал правду!
Энни выбрала самый маленький, не тронутый гнилью кочанчик и пустилась в обратный путь. Уже было совсем темно. На небе зажглись первые звезды. Сейчас отец хватится ее, и ей ой как достанется. А во всем виноват этот придурок Франц. Она костерила его на все лады, всеми ругательствами, что слышала от дворни. Увидит его — и все ему выскажет в лицо. А еще лучше — просто кинет капусту к его ногам, гордо улыбнется и скажет: «Я же говорила! Вот, Франц, твоя голова!»