Он говорил с интонацией ворчливого старика, совершенно несвойственной для механического существа. Более того, в его движениях Тренчу виделось нечто крайней нетипичное для смертоносной машины. Если быть откровенным, нетипичным в ней было совершенно все. Абордажные големы никогда не славились как хорошие собеседники. Представляя собой лишь человекоподобные механизмы, питаемой искрой заключенной внутри магии, они были способны распознать лишь самую простую, не длиннее пары слов, команду. Во всем остальном они служили лишь послушными истуканами, жуткой смесью фрезы и тарана, годной лишь для того, чтоб растерзать вражескую оборону. Лишенные сознания, инициативы и вообще представления о чем бы то ни было, кроме абордажного боя, големы не обладали и крупицей разума. И даром речи они не владели.
— Быть может, я смогу помочь, — сказал Тренч, все еще лязгая зубами.
В эту минуту, когда перед глазами все еще отсвечивало Марево, он сказал бы что угодно. Даже что заставит Розу отпустить девятый лепесток или подуть всем ветрам одновременно. Очень не хотелось за борт, туда, где в липком алом вареве растворялись остатки несчастной «Саратоги» и ее экипажа.
Голем пристально взглянул прямо ему в лицо. Удивительно, но отсутствие глаз взгляд этот ничуть не смягчало, напротив, блеск линз казался холодным и острым.
— Как тебя звать, рыба-инженер?
— Тренч.
— Ты не похож на обычного инженера, рыба Тренч. Судовые инженеры обычно чумазые, в копоти все, в смазке… А ты тощий, но чистый.
— Я и не говорил, что служу на корабле.
— Тогда, верно, пассажир?
— В некотором роде…
— В некотором роде! — в механическом голосе голема сквозь скрежет можно было слышать насмешку, — Что это ты себе на руки нацепил? Все пассажиры нынче такими украшениями щеголяют? И как, удобно?
Тренч покосился на кандалы. Едва ли на палубе пиратского корабля они стали весить меньше хотя бы на фунт, но, удивительное дело, из-за последних событий он про них совсем позабыл.
— Нормально, — буркнул он, — Только руки немного устают.
— Габерон обзавидуется. Дай-ка сюда…
Голем протянул свою лапищу, которая толщиной могла поспорить с самой толстой реей «Саратоги». Силы, заключенной в ней, было достаточно, чтоб пробить дубовый брус футовой толщины. Или оторвать голову чересчур наглому мальчишке, который еще не понял, куда его занесло. И уж конечно ее было достаточно для того, чтоб перекусить литую цепь кандалов острыми, как тесаки, пальцами. Искореженные звенья цепи посыпались на палубу с немелодичным звоном.
— Браслеты пока поносишь, — усмехнулся голем, — Тут инструмент потоньше нужен. К тому же, они тебе к лицу. Кстати, меня можешь называть Дядюшка Крунч.
Это тоже было необычно. Мало того, что говорит разумно, так еще и имя есть, а не бортовой номер, как полагается корабельному имуществу. Но эту тему Тренч решил не развивать, хоть и пробормотал машинально:
— Странное имя…
— Да неужто? Может, ты просто не привык? Ну-ка попробуй. Скажи, например, «Дядюшка Крунч, пожалуйста, не бросай меня за борт»!
Тренч кашлянул в кулак. Видимо, короткая воздушная прогулка выдула из головы все мысли, и он забыл, где находится. На палубе пиратского корабля. И то, что с ним мило беседует боевая машина, совершенно ни о чем не говорит. Возможно, старому, потрепанному временем, механизму просто скучно на своем посту. И что он сделает, когда общество Тренча ему наскучит, было, пожалуй, неизвестно даже самой Розе. Может, его собеседник еще и пожалеет, что не устремился навстречу Мареву в остове разбитого корабля…
— А это поможет? — осторожно спросил Тренч.
Голем развел лапами.
— Да кто его знает. Я механизм старый, мне с этим разбираться недосуг. По-хорошему, конечно, надо тебя отправить за борт. На этом корабле, знаешь ли, безбилетников не терпят. Уже не говоря про лазутчиков и прочую рыбешку.
— Я не лазутчик. И не безбилетник.
— А кто же ты?
— Я… — Тренч задумался. Тут было, о чем подумать, — Я… пленный?
— Не помню, чтоб брал тебя в плен.
— Вы пустили в Марево мой корабль. Значит, я часть вашей добычи, разве нет?
Голем задумался, поглаживая лапой ту часть головы, где у человека должен был располагаться подбородок. Судя по тому, что эта часть брони была прекрасно отполирована и не имела видимых царапин, в задумчивости ее обладатель находился не очень часто.