В мире, не знающем материальной формы, голос «Барбатоса» был не звуком, он был сочетанием всех самых ужасных и отвратительных вещей, которые только может вообразить человеческое сознание. Скрежетом пилы по костям, лязгом ржавого капкана, зазубринами на абордажном тесаке, хрипом умирающего, влажной землей на могиле, привкусом запекшейся крови на губах.
— Он пытается пробиться к вам, — Ринриетте показалось, что «Малефаксу» приходится прикладывать усилие, чтоб сохранять свое обычное самообладание, — Можете не беспокоиться, мы с «Аргестом» делаем все возможное, чтобы…
— СТОЙ.
Это даже не было болью, это было чем-то, что тысячекратно хуже, чем боль. Это было ощущением клеточного распада, когда все частицы ее тела застонали, теряя удерживающие их вместе связи. Наверно, так ощущает себя корабль, нырнувший в Марево, когда ядовитые чары растаскивают его на куски.
Это сбило ее с шага, но не заставило остановиться. Она тянула свое тело вперед, не обращая внимания на его стоны, на отчаянный крик миллионов его клеток. Светящаяся сфера была еще далеко и путь к ней постоянно усложнялся. Перед ней растягивались острые преграды сиюминутной скорби, сверху свисали крюкообразные меланхолии. Ей надо было не зацепиться, не позволить себя остановить.
— ЖАЛКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ. ТЫ ТЩИШЬСЯ ПОКАЗАТЬ СВОЮ СИЛУ, НО ВНУТРИ ТЫ ВОЕШЬ ОТ СТРАХА. ТЫ — ДАЖЕ НЕ НЕУДАЧА РОЗЫ, ТЫ — СЛИТЫЕ ЕЮ ОТХОДЫ НИКЧЕМНОГО ЭКСПЕРИМЕНТА.
Она начала тонуть. Отражению ее тела в магическом эфире не требовался воздух, но Ринриетта вдруг ощутила, как тысячи тупых лезвий скоблят ее легкие изнутри, заставляя тщетно открывать рот. Но каждый вдох впускал внутрь едкий ядовитый дым, отдающий жженой костью. Наверно, ей надо остановиться на полминуты, просто чтоб перевести дух. Даже не остановится, а просто идти немного медленнее…
Ринриетта шла вперед, захлебываясь едкими испарениями сумбурных догадок. Она не могла понять, становится ли сфера ближе, в какой-то момент она даже забыла, что такое сфера и почему так важно ее коснуться. Остался только слепой позыв — как у умирающей рыбы, последним рывком пытающейся подняться ввысь и хлебнуть воздуха.
— ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ДЕД ИСПЫТЫВАЛ ТЕБЯ, НО ЭТО НЕ ТАК. ОН ПРЕЗИРАЛ ТЕБЯ. ОН СЧИТАЛ ТЕБЯ НЕБЛАГОДАРНОЙ ДРЯНЬЮ, НЕ ДОСТОЙНОЙ СТУПИТЬ НА ПАЛУБУ КОРАБЛЯ. ЕСЛИ БЫ ОН НЕ БОЯЛСЯ ПОСЛЕДСТВИЙ, ТО ПРОСТО УТОПИЛ БЫ «АРГЕСТ» В МАРЕВЕ.
Ринриетту охватил холод. Но это был не тот холод, что впивается в тело на большой высоте и не тот, что превращает растянутый такелаж в сверкающие льдом гирлянды. Этот холод норовил стащить мясо с ее костей, полосуя тело тупыми когтями призрачных истин. Она чувствовала, как ломаются, точно тонкие спички, позвонки, как рвутся мышцы и сухожилия. Осколки льда хрустели на языке, разрезая его при каждом вдохе. Но она заставила себя смотреть только на сферу.
— ТЫ УБИЛА ДЯДЮШКУ КРУНЧА. ОН НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ ТЕБЯ. ТЫ НЕ БЫЛА ДЛЯ НЕГО КАПИТАНОМ, ВСЕГО ЛИШЬ БАЛЛАСТОМ НА ЕГО ШЕЕ, ЕГО ДОЛГОМ ПЕРЕД ДАВНО УМЕРШИМ ЧЕЛОВЕКОМ. ТЫ ИСПОЛЬЗОВАЛА ЕГО — И УБИЛА, КОГДА ОН ИСЧЕРПАЛ СВОЮ ПОЛЕЗНОСТЬ.
В пространстве перед ней вспыхнули миллионы справедливостей, обрушив на нее раскаленный поток света, выжигая глаза и испепеляя кожу. От этого жара текло все, поверхность под ногами превратилась в шипящие сантименты, пачкающие ступни черным пеплом детских условностей.
Сделать остановку. Передохнуть, чтоб двинуться с новыми силами. Одну секундочку, одну крохотную маленькую секундочку, Роза, молю…
— КИН НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА ТЕБЯ. ТЫ БЫЛА ДЛЯ НЕЕ ХОДЯЧЕЙ ПРИЧУДОЙ, СМЕШНОЙ НЕЛЕПОСТЬЮ, КОТОРОЙ МОЖНО БЫЛО ПОХВАСТАТЬСЯ ПЕРЕД ВЕЛИКОСВЕТСКИМИ ПОДРУГАМИ. ОНА ЗАБЫЛА ТЕБЯ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ТЫ СБЕЖАЛА. ЗА ВСЕ ЭТИ СЕМЬ ЛЕТ ОНА ВСПОМИНАЛА ТЕБЯ ТОЛЬКО С ПРЕЗРЕНИЕМ. СВОИМ СТРАХОМ ТЫ НАВСЕГДА УНИЧТОЖИЛА ВСЕ ТО, ЧТО ВАС СВЯЗЫВАЛО.
Ринриетта пошатнулась. Идти было невыносимо. Страдало даже не ее воображаемое тело, страдало все пространство, извиваясь и корчась в мучительных судорогах. «Малефакс» попытался что-то сказать, но за лязгом «Барбатоса» его не было слышно. Зато было слышно липкое копошение где-то под поверхностью мира — это, чувствуя ее слабость, впитывая ее кровь, скользили плотоядные измышления.
— ТЫ НИКОГДА НЕ БЫЛА КАПИТАНОМ. ТВОЙ ЭКИПАЖ ВСЕГДА СМОТРЕЛ НА ТЕБЯ КАК НА СКУЧАЮЩУЮ САМОУВЕРЕННУЮ ВЫСКОЧКУ. НИКТО ИЗ НИХ НЕ СЧИТАЛ ТЕБЯ ПИРАТОМ. ОНИ СМЕЯЛИСЬ ЗА ТВОЕЙ СПИНОЙ.
Пространство сделалось тягучим, как пудинг, каждый его дюйм становился непреодолимым препятствием. Ее собственное тело весило как груженая баржа, но в этот раз ей приходилось двигаться против ветра, чувствуя, как скрежещут готовые развалиться бимсы. Она помнила, что должна идти вперед, но забыла, зачем. Там, впереди, что-то маячило, но глаза залило кровью и потом, они были почти бесполезны. Ей всего-то надо немного вздремнуть, освежить голову… Минутку, не больше… Она просто прислонится к стене и немножко… Может, просто…