— Тебе нужен не ветер. Тебе нужен весь мир.
Старик пожал плечами.
— Ты ведь не думаешь, что я в самом деле стремлюсь его уничтожить?
— Может, ты и не уничтожишь мир, но изувечишь его по своему подобию. Как поступаешь со всем, что попадает тебе в лапы.
— Извращу? Вот как? Я думал, ты замечаешь — люди справляются с этим и без меня. Они неустанно извращают все, до чего могут дотянуться. Но я делаю это по своей природе, не терпящей стабильности. Стабильность — это смерть материи, синтропия, тупик. Я же творю новое, используя то, что вы бессильны использовать — старую материю, старые чары, старые тела…
Старик провел пальцем по рыжему от табака усу — в точности как ее дед.
— Ты когда-нибудь сталкивалась с пираньями?
Ринриетта неохотно кивнула.
— Мельком. При чем здесь…
— И как они тебе?
— Тупые вечно голодные твари, — она пожала плечами, — Даже хуже акул.
— Верно. Одно из самых омерзительных творений Розы. Не моих. Биологические механизмы, чьи помыслы мертвым узлом связаны с наживой. Пираньи не умеют размышлять, Ринриетта, пираньи не прокладывают курс и не планируют. Они просто пожирают все, что оказалось поблизости, все, в чем они чувствуют теплую сладкую кровь. Им не нужны великие цели, им нужно трепыхающееся мясо. Знаешь, почему пираньи еще не истребили все сущее в небесном океане?.. Они слишком слабы, чтоб противостоять ветру. Как иронично, большие зубы — но маленькие плавники. Ветер — это единственное, что мешает им наброситься на обитаемые острова и их население. Но что случится, если в один прекрасный день пираньи научатся идти наперекор ветрам?..
— Сожрут все, наверно, — равнодушно произнесла Ринриетта.
— Да, — старик снова провел пальцем по усу, глядя в небо, — Сожрут все на высоте в тысячу футов, потом поднимутся до двух и сожрут все там, потом три, четыре, десять… Они будут подниматься и подниматься в поисках новой добычи, оставляя за собой лишь обглоданные кости. Рано или поздно они сожрут даже высокомерных апперов вместе со всеми их чудесами. А что потом, Ринриетта?
— Что потом?.. — эхом спросила она.
— Пираньи оглянутся и увидят, что сожрали все живое в небесном океане. И тогда они ринутся еще выше — чтоб сожрать само небо вместе с солнцем и звездами. Я уже сказал, это очень тупые рыбы… Они будут подниматься на те высоты, где ни одно живое существо не способно дышать, но жадность и страсть к наживе все равно будут толкать их выше. Хотя бы на фут. Хотя бы на дюйм. И до самой последней секунды, до того мгновенья, когда последняя пиранья не испустит последний вздох, они так ничего и не поймут. Так уж они устроены.
— Ну и что ты имел в виду?
— Вы любите отождествлять себя с умными или грозными рыбами. С дельфинами, акулами, китами… Но по своей сути вы всегда останетесь пираньями.
— Уж лучше быть пираньями, чем кетой, разве не так?
— Что это значит?
— Неважно.
— Ты сказала, что я плохо вас знаю, но это не так. Я успел хорошо вас изучить — за тысячи-то лет… Вы меняете мир не потому, что хотите его изменить, а потому, что жаждите его использовать. Вы покоряете земную твердь, вы покоряете ветра и высоты, не замечая, что уже не можете остановиться. Вы встаете на цыпочки и тянетесь, чтоб зачерпнуть из богатств Розы еще немного. Хотя бы на фут больше. Хотя бы на дюйм. Вы ведь давно перестали задумываться о том, где она, та высота, на которой вы больше не сможете сделать ни единого вдоха…
— Ты решил заболтать меня до смерти, раз уже не вышло запугать?
— Нет. Всего лишь предупредить. Вы так боитесь того, что я изменю привычный вам мир, не замечаете — он уже давно и непоправимо изменился. Этот шут из «Восьмого Неба», который возомнил меня послушным инструментом… он ведь был прав, хоть и глуп, как все пираньи. Он тоже предчувствовал приход новой эпохи. А она придет, с ним или без него.
— Мир всегда менялся, — возразила Ринриетта, прижимая к груди светящуюся сферу, — С первого своего дня.
Старик улыбнулся. Из-за алого тумана в глазах выглядело это жутко, Ринриетта едва не попятилась от него. Но он не пытался казаться угрожающим. Это было чудовище в человеческом обличье, но чудовище не кровожадное, как ей сперва показалось. Скорее, очень старое и уставшее. Сродни доисторической рыбине, которая никак не может умереть и наблюдает за копошением жизни мутными, давно уже ничего не видящими, глазами. Сейчас оно смотрело на сферу в ее руках.