Неприятное прохладное ощущение продолжало расплываться в груди, точно под кожей наливался большой синяк. Ринриетта опустила взгляд — тоже почему-то очень медленно — и заметила нечто странное.
— Так всегда и бывает, когда танцуешь с нарвалом в холодном свете луны, — томно прошептал мистер Роузберри, хлопая обгоревшими ресницами, — Но, пожалуй, надо поспешить, пока не подали десерт из уксуса.
Шпага вышла из груди Ринриетты мягко и почти беззвучно, если не считать тонкого треска распарываемой ткани. Боли не было, это она отметила как-то отстраненно, почти машинально, как гомункул, хладнокровно ведущий бортовой журнал. Ни боли, ни страха, только неприятная, засевшая в груди холодинка с острыми гранями, немного мешающая дышать.
Должно быть, какая-то шутка, фокус. Должно же быть больно, она и читала… Всегда больно, когда острым, а тут…
Ринриетта подняла руку и прикоснулась к груди. Пальцы коснулись прорези в алом сукне, она даже успела подумать, что прорезь, в сущности, совсем невелика, любой портной справится за пару минут. Секундой позже она заметила то, чему сперва не придала внимания. Сукно вокруг разреза немного отличалось по цвету от остального кителя. Перепачканная, выгоревшая на солнце и потертая ткань в этом месте словно обновилась, вновь сделавшись ярко-алой, дымчатой, словно свежий зимний рассвет или сочное формандское вино. Кусочек юности. Тех времен, когда она впервые надела щегольский алый китель. Кажется, даже ветра тогда были слаще…
Она качнулась навстречу мистеру Роузберри, готовая перехватить лезвие шпаги голыми пальцами, если потребуется, но в этом не было нужды. Оружие тряслось в его руке, уже никому не угрожая, слепо глядя в небо. И сам мистер Роузберри уже никому не угрожал. Пошатываясь и теряя равновесие, он пятился назад, туда, где борт «Барбатоса» обрывался, оканчиваясь разломом. Растерзанный, смеющийся, то и дело спотыкающийся, он напоминал вынутую из огня тлеющую куклу с небрежно нарисованным поплывшим лицом. Кажется, он хохотал и рыдал одновременно.
— Либретто по правому борту! Семь бушелей! — от нечеловеческих гримас у него свело лицо, глаза страшно сверкали, как гибельное полярное сияние в обмороженной небесной синеве, — Прочь отсюда! Гребите! Вверх! Мы все еще идем!.. Крепить концы! Мы еще пробьемся! В бой!
В глазах безумца невозможно было прочесть чувств, но Ринриетте это не требовалось, она уже и так поняла, где господин оперативный управляющий провел свой последний в этой жизни рейс. Лишенный помощи «Малефакса», он слишком много времени провел в мире бессвязных образов. А может, его разум был растерзан его собственными фантазиями, слишком гибельными для того, чтоб образовать защитную скорлупу…
Мистер Роузберри остервенело размахивал шпагой, что-то неразборчиво крича. Выглядело это так, словно он разговаривает с самим небом, одновременно угрожая ему, льстя, проклиная и утешая. Он был так увлечен этим, что даже не заметил, как скатился с груды искореженных плит, оказавшись на самом краю изломанной палубы, давно лишившейся ограждения.
Но пропасть под ногами не заставила его забеспокоиться, кажется, он даже не замечал ее. Клочья разорванного платья остервенело бились на ветру, отчего оперативный управляющий походил на взъерошенную рыбу, отчаянно бьющую по воздуху плавниками, но бессильную взлететь. В его пронзительном крике, в котором уже перестали угадываться даже отдельные слова, появились торжествующие интонации. Но было это молитвой, мрачным пророчеством или клятвой, уже невозможно было определить — слишком уж быстро мистер Роузберри терял человеческие черты. Возможно, он уже ощущал себя исконным обитателем воздушного океана, которому остается лишь самая малость, чтоб окончательно сбросить неуклюжую и тяжелую человеческую оболочку.
И он ее сбросил — все с той же безумной улыбкой на лице.
Ринриетта не успела заметить, как он шагнул в пропасть. Успела заметить лишь треск ткани и его последний крик, превратившийся в протяжный затихающий вой. Мистер Роузберри, оперативный управляющий «Восьмого Неба», несся вниз, похожий на трепещущий сверток, заливисто хохоча и полосуя шпагой облака. Ринриетта провожала его взглядом несколько секунд, пока крохотная фигурка, похожая на трепещущий сверток, не утонула окончательно в густой белой опушке.