– Нет, не было. По крайней мере, я ничего об этом не знаю… А насчет необычного…
– Да, да, – навострил уши Грошек.
– Понимаете… Я сегодня после завтрака прибиралась у них в номере и случайно нашла…
– Что?
– Патрон от охотничьей двустволки! Он закатился под диван…
– А разве Мартин – охотник? У него было с собой ружье?
– Нет, конечно. Ружье бы я сразу заметила.
– И что вы сделали с патроном?
– Выбросила.
– Почему?
– Он ведь был совершенно пустой.
– То есть, это была стреляная гильза?
– Ну, наверное… Я ведь не очень хорошо разбираюсь в этих вещах.
– Гильза не сохранилась? Как бы мне взглянуть на неё?
– Я уже вывалила мусор в контейнер. Да и зачем она вам, пан Грошек? Выставить у себя в музее в качестве экспоната? Попросите Стася, он вам даст хоть десять таких же…
– А у вашего мужа есть ружье и патроны?
– Да. Он хранит их в сейфе. У него и разрешение есть!
Детектив поблагодарил Гелену за ценную информацию и устремился к мусорному контейнеру.
На короткий миг перед его глазами вдруг возникла фигура Стася Лучинского в номере австрийца. Стась сжимал в руках двустволку, около него лежало окровавленное тело Мартина Хайнштайна. «Этой ночью была гроза! – молнией пронеслось в голове Грошека. – Звука выстрела никто мог и не услышать…»
Порывшись с минуту в мусорном контейнере, детектив выудил на свет божий то, что искал. И тут же разочарованно выдохнул – капсюль у боеприпаса оказался цел. Это означало, что Лучинский никак не мог убить Хайнштайна, воспользовавшись этим патроном. «Тогда почему в номере постояльца оказалась пустая гильза, – озадачился Грошек. – Может быть, Мартин подобрал её, гуляя с женой в лесу?»
По просьбе Анджея Лучинский открыл сейф и пересчитал патроны в коробках.
– Кажется, не хватает трех или четырех штук! – наконец определился он. – Видите ли, точного учета я не веду… А вы уверены, что их пропажа – дело рук Хайнштайна? Как он смог до них добраться?
– У меня есть одно предположение, – сказал Анджей. – Бася Ольшанская помнит, что она с Геленой была в гостиной, когда Мартин попросил у вашей жены ключ от кабинета, чтобы отправить электронное письмо в венский офис. А получив связку ключей, он мог без труда вытащить из сейфа несколько патронов. Он ведь был в кабинете один…
Теперь, по крайней мере, в распоряжении Грошека было чем торговаться с органами дознания.
Через час он уже был в Олецко.
– Женщина в сознание так и не пришла, – сообщил ему Шильд. – Сложная черепно-мозговая травма… Ну, а вы с чем пожаловали?
Узнав, что в обмен на ценные сведения детектив желает ознакомиться с протоколом осмотра личных вещей потерпевшей, следователь состроил недовольную мину.
– Вам-то это зачем?
– Я действую в интересах своих доверителей, – заявил Анджей. – Возможно, им тоже угрожает опасность!
Внимательно выслушав его, и, хмуря высокий открытый лоб с небольшими залысинами, Шильд заметил:
– Исчезли патроны?… Хорошо, завтра я попробую получить санкцию на обыск в номере Хайнштайна. Только зачем ему патроны? Ведь ружье из сейфа не пропало! И на теле его жены нет огнестрельных ран…
Тем временем Грошек завладел протоколом. Его глаза впились в строчки, словно буравчиками высверливая пункт за пунктом.
Австрийский паспорт на имя Моники Хайнштайн… Деньги… Золотой перстень с камнем красного цвета, предположительно рубином… Золотая цепочка… Небольшая планшетка с пудрой, губной помадой и пилочкой для ногтей… Ключ от английского замка… Полиэтиленовый пакетик с куском мела… Верхняя одежда – темная бежевая куртка из плотного материала со следами грязи и крови, джинсы фирмы «Рейнджерс Стар», кроссовки…
«В принципе, ничего необычного,» – мысленно заключил Грошек, передавая протокол обратно следователю. – «За исключением мела, конечно.»
Именно кусочек мела привлек внимание частного детектива, а не золотые украшения или одежда с пятнами крови. Ведь загадочная надпись в подвале особняка была процарапана обломком штукатурки. В то же время Моника Хайнштайн имела при себе мел. Одно никак не вязалось с другим – если бы надпись делала Моника, то, наверное, воспользовалась бы мелом! Но не воспользовалась. Почему? «Да просто надпись – это не её рук дело!» – с разочарованием должен был признать частный детектив.
Вернувшись в пансионат, Грошек незамедлительно переговорил с профессором. Его интересовало, не доводилось ли седовласому ученому ранее поддерживать отношения с фрау Хайнштайн?
– Нет, и еще раз нет! – категорически отрезал пан Ольшанский. – Она мне абсолютно незнакома… Да и что у меня с ней могло быть общего? Она ведь ровесница моей дочери. К тому же замужняя дама и гражданка другого государства…
– Всё это так профессор, – согласился Анджей. – Но кто-то ведь оставил загадочную надпись на стене подвала! Кто, если не она?
Он уже собрался покинуть умолкнувшего собеседника, когда тихая фраза Ольшанского догнала его в дверях:
– Вы меня уже в который раз спрашиваете, с кем из постояльцев я мог встречаться ранее… До вчерашнего дня я с уверенностью бы сказал, что ни с кем. Но вчера… Вы видели, как на меня взглянула пани Фелиция, когда она покидала пансионат?
– Ну, теплоты в этом взгляде действительно было немного… – кивнул Грошек.
– Вот, вот. Так женщины обычно смотрят на отвергнутых любовников. С жалостью и отвращением!
– Так она вам знакома?
– В том то и дело, что нет! И в то же время, у меня сложилось впечатление, что я её знаю. Правда, вспомнить, когда и при каких обстоятельствах произошло наше знакомство я не в состоянии. Прямо наваждение какое-то!
– Дежа вю?
– Что?
– Это психиатрический термин… Ложное узнавание!
– А-а… Может быть… – рассеянно сказал профессор. – Я уже боюсь, неужели память стала отказывать мне?..
Грошек же был иного мнения. После обеда он отправился в Станички, сел на рейсовый автобус и уже меньше, чем через час позвонил в дверь одноэтажного кирпичного дома, расположенного на окраине Сувалок. Адрес Фелиции Криштофович ему дала Гелена Лучинская.
Дверь открылась быстро, как будто его уже ждали. На пороге возникла женщина лет пятидесяти в простенькой вязаной кофте и стареньких шлепанцах. В ней было трудно узнать ту чопорную и шикарную даму, что всего день назад выехала из пансионата. Пораженный переменами во внешнем виде, Анджей не сразу нашелся, что ему сказать.
Пани Фелиция его опередила.
– Ах, это вы, пан Грошек! – устало и буднично произнесла она, запуская детектива в прихожую. – А я думала, что это вернулся Богдан…
– Я бы хотел с вами поговорить, – тактично попросил аудиенции Анджей. – У меня всего несколько вопросов…
– Вы из полиции?.. Надо сказать, что вы мало похожи на сотрудника музея!
Смущение охватило Грошека.
– Это п-почему? – выдавил он из себя, чуть заикаясь.
– В гостиной пансионата висит прекрасная копия Збигнева Рыхлицкого. А вы даже не взглянули на неё. Потом, ваш невразумительный ответ по поводу этюдника…
Маскироваться дальше не имело смысла. Анджей кивнул и улыбнулся в ответ:
– Кажется, мы друг друга стоим, пани Фелиция! Я действительно не музейный работник. Я – частный детектив…
– Вас ко мне направил пан Ольшанский? – неожиданно осведомилась женщина, когда они прошли в комнату.
Грошек счел за необходимость до конца быть откровенным.
– Нет, но я приехал, чтобы выяснить, были ли вы с ним раньше знакомы… Или это тайна?
– Это не тайна, – покачала головой пани Фелиция. – Это трагедия всей моей семьи…
– Мариана? – наобум спросил детектив.
– Да… – подтвердила женщина. – Моя родная сестра…
Она подошла к стене, на которой висели три фотопортрета в рамках, и молча указала на один из них. Молодой симпатичной девушке на фотографии было лет двадцать, черты её лица имели некоторое сходство с чертами лица хозяйки квартиры.
– Она погибла? – осторожно спросил Грошек.
– Да, – едва качнула головой пани Фелиция. – Но прежде, чем она погибла, прошло десятилетие, за которые поседела наша мать и умер от инфаркта отец. И виной всему Францишек…